Выехали от кладбища на улицу и остановились перед зелеными воротами, по верху которых вилось железное кружево, изображавшее ветки и розочки. Дождь уже прекратился. Запахло свежестью, как бывает в селе после дождя. Томаз открыл калитку и вошел во внутрь. Послышались восклицания на грузинском языке. Долго ждать нам не пришлось. Из калитки выбежал Гоги, очень похожий на Томаза, такой же длинный и худой. Он простер нам навстречу руки, словно хотел обнять всех троих сразу.
- Вах, вах, какие гости, сегодня счастливый день, заходите, дорогие, я с утра знал, что день хороший будет!
Мы вошли в длинный аккуратный двор, слева, как водится в селе, просторная кухня, напротив основной дом. Прямо – подсобные помещения.
- Щас Зина выйдет, жена Гоги, тоже обрадуется, – сказал Томаз.
В дверях основного дома, загородив собой весь проем, показалась Зина, крепко сбитая украинка, с руками, упертыми в бока, как и положено украинской жене, когда муж слишком расшумится.
- Чё припёрлись? – спросила она без обиняков, окинув взглядом всю компанию, и по-женски безошибочно вычислив, кто с кем.
Так же, не отрывая кулаков от места, где должна быть талия, она проследовала ко мне и грозно спросила: – А Галя где?
- А она мне не докладывается, – искренне ответила я. – Откуда мне знать.
Это была чистая правда. Скорее всего, машина с Витиной семьей уже доехала до дому, но осталась ли Галя дома или пошла с невесткой и Манюней в дежурную поликлинику, я знать не могла.
Томаз и Гоги смущенно переглянулись. Гоги бросился отодвигать ситцевую занавеску, прикрывающую от мух вход в кухню. Мы вошли и расселись вокруг стола. Гоги, не сказав жене ни слова, полез в холодильник доставать оттуда угощение. Вскоре на столе скопились тарелки со всякими закусками, салатами. Чисто грузинской кухни, на которую я рассчитывала – не было. Впрочем, и украинской тоже. Обычная для Одессы еда. Кухня, сложившаяся из кухонь многих народов, принесших в этот уголок земли свою кровь, язык, привычки, любимые рецепты.
Томаз побежал к машине и принес то, что мы брали с собой, и бутылки с вином. Наташа нарезала арбуз. Зина вынула из буфета бутылку с красновато-коричневой прозрачной настойкой. Гоги налил из нее каждому по рюмке и по кухне распространился легкий пряный аромат чего-то знакомого. Домашняя настойка, подумала я, но настойка чего?
Мы чокнулись за знакомство, и выпили по рюмке. Из любопытства я тоже пригубила. Очень знакомый аромат, что это?
На мой вопросительный взгляд Гоги ответил: – ореховая настойка. У нас два больших дерева. И на еду хватает и на выпивку.
Выпив ореховой настойки, Зина чуть-чуть смягчилась. Но, подойдя к плите, принялась так яростно колотить в большую сковородку яйца, как будто они были тем самым врагом, который отнимает у Гали Витю.
«Вот это и называется херней маяться. На пустом месте», – подумала я.
Зина принялась обходить стол по периметру, накладывая каждому в тарелку большие куски яичницы с салом и помидорами.
Снова налили ореховой настойки и выпили. К нашему вину пока еще никто прикладываться не хотел.
- Классная штука, – сказала Наташа. – Жутко вкусно.
- Бери, сестра. Всю бутылку домой возьми, – тут же отозвался Гоги. Зина зыркнула на него из-подлобья, но промолчала. Я толкнула Наташу под столом ногой.
- Не-не, что вы. Другим разом, – поняла меня Наташа.
- А сама я есть не буду, – сказала Зина, присаживаясь к столу. – У меня уже неделю запор. Седьмой день сходить не могу. Так что я только наливочку.
- Так у тебя ж оттого и запор! – Встрепенулась Наташа. – Ореховая настойка сильно крепит. Если ты ее несколько дней пьешь, так вот тебе и результат. Ты вместо нее лучше столовую ложку масла постного выпей, и все выскочит.
Витя виновато глянул на меня и покраснел.
Чтобы успокоить его и показать, что меня нисколько не шокировали подобные разговоры за столом, я добавила несколько слов.
- Да-да, моя бабушка тоже всегда эту наливку делала. На случай, если кого пронесет. (Так вот откуда я помню этот запах! Бабушка ставила бутылку на окно и завязывала ее сверху марлей, сквозь которую в комнату доносился аромат).
Томаз принял к сведению коварные свойства ореховой наливки и налег на «Шабське червоне».
- А я вас откуда-то знаю, – обратился ко мне Гоги. – Ваше лицо мне знакомо.
- С телевизора, – поспешила похвастать телевизионным знакомством Наташа. – Вика журналистка. По социальным темам.
- Вах, сестра, так мне помочь можешь? Меня так несправедливо уволили! Представляешь, 18 лет работал на комбинате слесарем, а начальник, сука, взял и уволил, просто так. Место своему корешу освободил. Составили липовый акт, что я пьяный на работу пришел. Не был я пьяный! Место понадобилось. Я себе угла в доме не нахожу, всю жизнь работал, а сейчас руки не к чему приложить.
Я учуяла горячую тему.
- Напишите заявление на Комитет защиты прав человека, они меня прикрепят к этому делу, так как это Одесская область, и я начну работать. Выведите меня на начальника и тех людей, кто акт составлял. Думаю, что все получится.
- Сестра, да если ты меня на работу вернешь, я твой должник по гроб буду. Я без работы не могу. Ты мне дороже будешь, чем самая близкая родственница.
Зина зашла за спину Гоги и делала мне знаки. Я вышла во двор, вслед за мной Зина.
- Не слушай его, Виктория. Он таки пьяный был, и не в первый раз. Начальник его долго терпел. Правильно он его уволил, хоть мы теперь еле концы с концами сводим, но я не в обиде. Гоги сам виноват. Три года назад начал пить, вот и докатился. Если ты этим делом займешься, только время потратишь. И деньги – в Красноселку кататься. Мне твоих денег жалко, да и престиж потеряешь, виноватого защищать.
- Спасибо, Зина, – сказала я.
Мы вернулись в кухню. Там обсуждали новый телефильм.
- Она от Бога отказалась, и с чертом договор заключила. Что ж она за мать? Это же Бог дал ее детям такие судьбы, а она против Бога пошла, – рассуждал Гоги.
- Вот именно, что мать. Она узнала, что у ее детей будет плохая судьба и отказалась от своей судьбы в их пользу. Это был порыв, она в защиту их пошла, а не против Бога – горячилась Наташа.
- А разве такие дети стоят жертвы матери? Они ж плохие, чертенок говорит, что они забудут ее, уйдут. Кому нужны такие дети? Мария своим поступком сделала их еще хуже, – защищал свою точку зрения Гоги.
- Вика, ты вчера кино по плюсам смотрела? – спросил Витя. – Вот как, по-твоему, кто прав Наташа или Гоги?
- Конечно, Наташа, – ответила я. – Потому что не «плохие дети» забывают любящую мать, а чертенок отнимает у них память о матери, как часть расплаты Марии за то, что она дарит своим детям нормальную, а не загубленную алкоголем и нищетой жизнь. Мария сознательно идет на то, что черт отбирает память о ней у детей, и это самая большая ее жертва, куда большая, чем красота и личное счастье. Она отдает вселенной своих детей в оплату за их счастье, и большей жертвы, чем эта, не бывает. Помните, в Библии рассказывается, как Авраам по велению Бога хотел принести ему в жертву своего сына Исаака, но Бог, испытав его веру, остановил руку Авраама. А здесь Мария приносит в жертву саму себя. Ее любовь к детям так велика, что она находит в себе силы отказаться от них. Ведь она отказывается не только от своего женского, но и материнского счастья, ради счастья своих детей.
- Ну, пускай, но ведь она нарушила то, что было написано ее детям на роду Господом. Она по своему желанию изменила их судьбу, значит, пошла против Бога, – продолжал настаивать на своем Гоги.
- Йё-моё! Да почему ты считаешь, что все что происходит – по воле Бога? Глупости. Выходит, кто попал под трамвай, – так по воле Бога? Цирроз печёнки – тоже его воля? А Вторая мировая война тоже по воле Бога? Землетрусы разные тоже? Два алкаша убили старую бабку за пять гривен по воле Бога? Что за херня! Получается, сидит злобный дидуган на небе и все зло на нас вымещает? Что за мелочный Господь, – не соглашался Витя.
- Ты абсолютно прав, – ответила ему я. – Нас у Господа шесть миллиардов. Жизнь каждого, для него, длится одну какую-то там миллидолю секунды. Вспыхнула и погасла. Так что не надо думать, что Он мелочный. Просто, наверное, Он выше всего этого, вот и все. Это только одна из версий, почему на Земле Бог допускает зло, но и она имеет право на жизнь.
- А чего ж в Библии сказано, око за око, зуб за зуб? – присоединилась к дискуссии Зина. – Думаю так: сделал зло когда-то, может в прошлой жизни, и получай в этой цирроз. Мы ж не знаем, что сделала эта бабка в прошлой жизни.
- А я думаю, это место в Библии следует трактовать иначе, – сказала я. – Око за око означает, что если тебя обидели, ты не можешь требовать большей компенсации, чем та мера, в которой тебя обидели. Украли овцу, требуй назад овцу, а не стадо овец. Выбили зуб, ты не можешь выбивать обидчику всю челюсть. Надо делать поправку на то, что когда Библия писалась, еще не существовало Генеральной прокуратуры, так что люди разбирались между собой по библейским законам, а они как раз и есть база нашей сегодняшней цивилизации.
Над столом повисло молчание. Каждый размышлял о себе, своих поступках и мысленно прикидывал их последствия завтра и через много лет.
-Йё-моё, – подскочил на стуле Витя. – Так я ж три часа назад уже дома должен был быть.
А ну поехали!
Мы попрощались с хозяевами, и «Жигулька» вновь понесла нас по серому асфальту к Двум Столбам.
Вот место, где ранее купалась Наташа, палатки с арбузами стояли уже разобранные на ночь, ждали машину. Проехали ларек, где днем покупали минералку.
- Виитя!!! Вертай назад! Я камешек забыла!
-Йё-моё! Чё орешь? Я чуть в кусты не врезался на повороте!
- Вииитя, ну вертай назад, я там, где купалась, на скалке камешек забыла, ну пожалуйста!
- Наташа, ты что, из кольца камешек выронила? – спросила я.
Наташа меня не слышала. Она вообще ничего не слышала. Я подумала, что у нее выпал из кольца камешек, она его положила на скалу, чтоб не упал в воду, и забыла. Для женщины это, конечно важно, это я понимала и тоже принялась просить Витю вернуться.
Развернулись, и в который раз поехали назад к тому же месту.
- Четвертый раз сюда приезжаю, видеть эти скалки уже не могу, – пыхтел Витя.
Далее он снизил громкость, и я разобрала только что-то про бензин и про Наташину мать. Но как женщина, я очень сочувствовала Наташе.
Она снова осторожно слезла вниз по крутой осыпи и исчезла. Наверное, найти не может. Может камешек сливается по цвету со скалой, подумала я. Или уже волной смыло.
Над краем обрыва показалась Наташина голова. Она выползала наверх, но как-то очень медленно, вроде как с натугой. Словно кто-то тянул ее вниз за ноги. Наконец, показалась вся. В руках у нее был огромный серый булыжник.
- Твою мать, – воскликнули одновременно и Витя, и Томаз. – Что это?
- Это камень будет для моего палисадника. Красивый, правда? Я им палисадник украшу, такого ни у кого в Ленпоселке нет. Я его еще утром хотела взять, но забыла.
Наташа подошла к багажнику машины, но Витя запротестовал.
- Ты мне им багажник провалишь, в салон положи себе под ноги.
- Помоги мне его до салона дотащить, – попросила Наташа.
- Не хочу, – ответил Витя.
Томаз вылез наружу, забрал из рук Наташи булыжник и, кряхтя, уложил его на пол машины.
- Это ж как ты его наверх вытащила, – удивился он. – Вот это жэнчина, – добавил он с восхищением.
Двинулись в Одессу.
От Наташиного подвига с булыжником Томаз пришел в возбуждение. То ли насмотрелся за целый день на ее телеса, то ли ее подвиг, то ли выпитая бутылка «Шабського червоного», а скорее всего все вместе, ударили ему в голову.
Он уже не отворачивался целомудренно к окну, а наоборот, принялся изучать руками топографию Наташиного тела. Сначала она довольно повизгивала, хохотала и просила «нахала» убрать свои наглые руки от неприличных мест. Но чем дальше, тем больше Томаз входил в раж. Наташа стала вскрикивать уже от боли.
- Витька, скажи ему, он щипется, ну скажи!
- Делать мне нех. Сами разбирайтесь, – мрачно отвечал Витя, предчувствуя домашний нагоняй за опоздание.
- Ай-ай, больно! – раздалось ему в ответ.
Чем дальше, тем чаще сзади раздавалось ожесточенное сопение Томаза и Наташины пронзительные взвизги.
Последний вопль переполнил чашу терпения, как мою, так и Витину. Показалось позади, в метре от нас, включили ревун Воронцовского маяка. Витя ударил по тормозам. Снова взвилась пыль и влетела в окна. Я обернулась назад.
- Томаз, не можешь держать себя в руках, так засунь их себе под задницу. Отцепись от Наташи. Ты ей больно делаешь, изверг. Отстань от нее, я сказала!
Томаз на минуту потерял дар речи, потом завопил.
- Витя, жэнчина на меня кричит. Ты ее савсэм распустил! На мужчину кричит. Поставь ее на место, или я сейчас выйду из машины.
- Никого я не буду ставить. И она мне не женщина, она мой товарищ. А хочешь выйти – выходи!
- И выйду!
- И выходи.
- И выйду!
- И выходи.
Стоим. Минуту стоим, две. Томаз сидит. Затем резко открыл дверцу и вышел. Гордо зашагал вперед по шоссе, не оглядываясь на нас.
Витя тронул машину, и мы плавно поехали вперед. Обогнали Томаза. Наташа тихонько всхлипывала.
Я оглянулась. Томаз поднял руку, голосуя. Проехал большой рейсовый автобус, три легковушки. Его никто не брал. Я заметила, что Витя косится глазом в зеркало заднего вида.
Остановился, постоял и начал тихонько «сдавать» задним ходом. Доехал до Томаза, остановился. Томаз все с тем же гордым видом, словно делая одолжение, сел в машину. Отвернулся к окну. Все молчали, каждый, глядя перед собой. Поехали.
Томаз глядел в левое окно, Наташа – в правое.
Так, молча, доехали до Ленпоселка. В нескольких метрах от палисадника Наташи остановились. Наташа вышла и принялась подтягивать к себе по полу машины булыжник. Томаз сидел, отвернувшись.
Витя вышел из машины, взял булыжник и поднес его к калитке палисадника.
- Дальше не пойду, у тебя там собака скаженный.
Наташа молча вышла и наклонилась к булыжнику таким образом, чтобы вновь показать, но уже с другой целью, свои прямоугольники. Даже обтянутые яркокрасной тканью сарафана, они излучали холодное презрение. Наташа делала вид, что не может поднять булыжник, для того, чтобы подержать прямоугольники в контакте с нашими глазами, как можно дольше.
Витя, уловив ее коварный замысел, тронул машину, развернулся, и мы помчались в город.
До самого дома Томаза никто не проронил ни слова.
У своего дома Томаз вышел, хлопнув дверью, но мы услышали возмущенное ворчание сквозь зубы: жэнчина на мужчину… этат сидит... как в рот говна набрал… на голову… и что-то еще по-грузински.
Витя отвез меня домой. Смеркалось.
- Вика, ты меня извини, я тебе твой единственный выходной испортил. Ну, извини меня, я не ожидал, что так получится, – смущенно попросил Витя.
Я собрала свои вещи и обернулась к нему.
- Ничего ты мне не испортил. Я замечательно отдохнула, честно. Правда, Вить, не переживай, я довольна сегодняшним днем. Спасибо тебе, – искренне ответила я.
И я пошла к дому, чтобы завтра с утра включить компьютер и погрузиться в сводки МВД об убийствах, изнасилованиях, наркодилерах, репортажи о разгоне протестующих под Кабмином, бешеные вопли догхантеров, фотографии фашистских маршей.
А сегодня из темного полотна нынешней жизни мне удалось вырвать маленький белый лоскут прошлого времени – познакомиться и провести день с настоящими одесситами, замечательными, чудесными людьми – Зиной, Томазом, Наташей и Гоги…