«Уехать в сегодняшний Донецк из Ростова не составляет особых проблем, словно и не идут на территории т. н. «ДНР» боевые действия. Частники атакуют и на железнодорожном, и на автовокзале, официальных рейсов тоже предостаточно. На них большей частью домой возвращаются дончане, которые работают в России, как правило, в самом Ростове.
Билет от Ростова-на-Дону до Донецка обошелся в 666 рублей 60 копеек. Работник кассы международных рейсов просит паспорт. На вопрос, какой нужен — внутренний или заграничный, смеется: «В Донецк-то? Да какой хотите!»
«Вчера бомбили, как в начале войны. Опять эти красные «поросята» над крышами летали»
…Донецк встречает въезжающих серостью и провинциальностью, а также бесчисленными билбордами с лозунгами от Александра Захарченко («Мы в ответе за республику» и т. д.) и горячими линиями министерств «ДНР», которые, как один, «на страже закона, правопорядка» и прочих способов несения добра. Не меньшее количество рекламы посвящено ток-шоу и информационным программам местного телевидения. Украинское ТВ на территории нынешнего Донецка, разумеется, не вещает, а вот с российскими каналами все в порядке. Их рекламы на улице нет, но, как выяснилось позже, она и не требуется.
Автовокзал «Южный» приветствует приезжих заброшенным «Макдоналдсом», опечатанным по приказу Министерства по налогам и сборам «ДНР» — все точки известного фастфудного бренда в Донецке давно закрыты…
Практически сразу у вокзала мелькают и военные патрули: группы автоматчиков останавливают прохожих, проверяя документы. Особенно это касается мужчин в камуфляже без опознавательных знаков — а таких в Донецке предостаточно, что неудивительно при том количестве военторгов и прочих магазинов в стиле милитари.
На всей территории «ДНР» в ходу исключительно российские рубли (хотя, например, сотовые операторы по-прежнему продают сим-карты, на которых цены указаны в гривнях, а описание идет на украинском языке). Цены на товары, кроме продуктовых, ниже, чем в России, хороший эспрессо в подземном торговом центре можно купить за 20 рублей. «О, это юбилейная! — продавщица кофе замечает в моей руке монету, посвященную присоединению Крыма. «Да, это Крым», — смеюсь. «Крым?! Ничего себе, у нас таких нет, а дайте, пожалуйста, Крым, я дочке покажу!» — «Да, давайте я отдам вам Крым, мне не жалко».
…Уже в первые минуты в Донецке начинает резать ухо фраза «до войны». Так говорят водители автобусов, таксисты, продавцы, простые люди. И, конечно, никто из них не говорит «после войны».
У вокзала активно обсуждают боевые действия и то, что начало марта принесло резкое обострение ситуации. «Вчера бомбили, как в начале войны, — сокрушается пожилая продавщица в беседе со знакомым.— Опять эти красные «поросята» (видимо, так называют мины из-за характерного звука при полете. — Д.К.) над крышами дома летали». «А у нас, в доме напротив, только окна застеклили и стену восстановили», — вздыхает тот.
Билеты на городской транспорт стоят умопомрачительных для россиян денег — 3 рубля, правда, и сами автобусы, троллейбусы и трамваи, кажется, не заменялись последние лет двадцать. Такси тоже стоит совсем не так, как в России, несмотря на цены на бензин: здесь они в среднем на 8—10 рублей больше. Проблем ни с тем, ни с другим в Донецке нет (если принимать во внимание вечернее время, но об этом позже), как вроде бы нет видимого недостатка и в личном транспорте. На модных иномарках уже, как правило, висят номера с флагом «ДНР» и аббревиатурой DPR — Donetsk People Republic.
«Рапортуют, что все хорошо, а там — бомбят, там — бомбят»
Центральная часть Донецка и та, что находится подальше от аэропорта, имеют облик вполне мирного города. Да, слегка бесхозного, угрюмого и местами обшарпанного, но все же… Здесь есть магазины, кафе, действуют кинотеатр и Театр оперы и балета. Но да, все это не похоже на Донецк середины нулевых — город словно простудился и захворал или впал в беспричинную спячку.
Особенно остро это чувствуется по вечерам: в промежутке с 19 до 20 часов город просто пустеет. «Ты не местный? — уточняет мой сосед по жилью Ахмед, сам недавно приехавший в Донецк из Азербайджана. — Поздно не ходи и ни в коем случае не забывай документы. С 23-х здесь комендантский час, но на улицах уже лучше не появляться после 21 часа. Проверка документов, забрать могут по разным причинам, особенно если ты не местный». «В таком случае езжай только на такси, на такси можно», — добавил второй сосед, казах Костя. «Да, такси здесь дешевое, я вообще стараюсь на такси ездить, ну, с моей внешностью так проще…» — смутился Ахмед.
Казах Костя оказался ополченцем, живет здесь как минимум год. «Ты не в армию приехал? — уточнил он и, получив отрицательный ответ, кажется, остался удовлетворен. — Ну и правильно. А то сейчас сюда валят и валят».
Костя, кажется, не лукавил: у воинской части, которая находилась аккурат напротив того хостела, в котором мы жили, каждое утро толклась кучка молодых людей — по 7—10 человек — славянской внешности, которых спустя определенное время впускали на территорию части. Рядом с частью находилась трехзвездочная гостиница, которая выглядела особенно эффектно, потому что прямо напротив входа припаркован БТР. На дверях гостиницы висело несколько объявлений, сообщающих, что вход осуществляется только по пропускам…
Избавиться от ощущения отчаяния в Донецке можно, если найти одно из немногочисленных кафе в центре города: там почти всегда есть молодежь, которая обсуждает не войну, а гаджеты, одежду и учебу, а презентабельные мужчины активно решают по телефону бизнес-вопросы…
Люди на улице не выглядят сверхподавленными, озабоченными и угрюмыми — безусловно. Кроме самой войны и ее последствий обсуждают проблемы с занятостью (несмотря на многочисленные плакаты по всему Донецку «В ДНР работа есть!»), новые законы и соцвыплаты. На остановке дедушка лет 65-ти, завидев у меня в руках газету «Новороссия», охотно бросается в диалог: «Привыкли? Ну, а что, да, привыкли. Это такое безразличие от того, что жить дальше надо, а повлиять все равно ни на что не можешь. Думаешь, кто-то толком понимает, кто кого долбит? Ну, может, кто-то и понимает. А так вот живешь… Нам говорят, что вовсю идет строительство республики, рапортуют, что все хорошо, а там — бомбят, там — бомбят. Кто — непонятно, все больше говорят, что это уже не Украина, бандиты непонятные», — рассказывает он, поругивая украинских олигархов за поддержку сторонних вооруженных формирований.
Непосредственно в общественном транспорте разговоры заметно депрессивнее. Треть троллейбуса по пути из Донецка в Макеевку слушает грустные рассказы двух бабушек. «Мишку помнишь? Ага, вот что он… Говорят, из-за войны. Может, и нет, но говорят — из-за войны. И деньги вроде были — в паспорте нашли, а говорят, и на работу какой-то подавленный… И не играл вроде, вроде как не проигрывал деньги. Свернулся калачиком на диване — и все». — «А у сестры моей сосед тоже ведь молодой… Говорят, звонили ему, он часа полтора не отвечал, сломали дверь, а он там… висит…»
«Каждый день могут дернуть в армию «ДНР» и предупреждают, что тысяча рублей должна быть в кармане»
Сегодня Макеевка — город с устаревшей, изношенной инфраструктурой. В центре продолжают дымить трубы крупных производств, но дальше встречаются заброшенные либо почти умершие предприятия. Червоногвардейский район Макеевки выглядит куда плачевнее, чем центр и даже большинство окраин Донецка и самой Макеевки… Кроме общей серости на Гвардейке поражают дикие очереди в банки, где доходит практически до физических столкновений и активной ругани.
Причем что это за банк, понять сначала достаточно сложно потому, что на вывеске продолжает красоваться надпись «Ощадбанк», но специальные «нашлепки» на буквах «ощад» тщательно оторваны. Так что банк в Макеевке называется «банк».
Найти российские банки ни в Макеевке, ни в Донецке невозможно, несмотря на то, что рубль является ключевой платежной валютой. В Донецке процветают конторы по обналичке средств с карты, но под такой сумасшедший процент, что делать это просто нерентабельно, не говоря уже о переводе денег на российские карты. Комиссия при небольшой и средней сумме может в несколько раз превысить саму сумму. Так что кому война…
83-й квартал Гвардейки уже больше напоминает район боевых действий: здесь встречаются заброшенные полуразрушенные дома, почти во всех других — либо закрытые фанерой окна, либо разбитые балконы, либо — в лучшем случае — капитальные заплатки. Эти заплатки говорят о том, что, скорее всего, в эту часть дома попадал снаряд.
Довольно быстро нахожу бывший дом своей бабушки. У него, как у этакого талисмана-прикрытия, нам удается коротко побеседовать с молодым представителем армии «ДНР». «А зачем тебе? — недоверчиво реагирует он на вопрос о том, как идут боевые действия, но уже через 10 секунд рассказывает. — Да, сейчас активнее. Что это, секрет? Тревога у нас сейчас регулярно, до этого каждые три месяца была масштабная боевая готовность. Короче, каждый день могут дернуть и предупреждают, что 1000 рублей должна быть в кармане, еще недавно было 500, а сейчас 1000… Сейчас бомбят трассу на Горловку, там основные бои идут». Потом он быстро замолкает и, оглядев дома, уезжает.
Из-за того, что трасса на Горловку простреливается вооруженными силами Украины, основной грузопоток «ДНР» идет через Макеевку и как раз через Червоногвардейский район. В течение получаса мимо проезжает более десятка грузовиков, доверху заполненных углем.
Неподалеку находится некогда крупная шахта им. Поченкова, но грузы как раз идут в ее сторону, а не оттуда. Сейчас шахта напоминает скорее сюжеты из «Сталкера», однако один ствол по-прежнему функционирует. Обстрелы в этом районе проходят достаточно регулярно, поэтому понять, как шахте до сих пор удалось сохранить производство, очень трудно. Местные жители о работе шахты знают немного или просто не хотят распространяться.
Вернуться в Донецк из Червоногвардейского района Макеевки после 18 часов вечера уже непросто, транспорт если и ходит, то до определенных участков. Вечерний автобус 19А высаживает нас на окраине Киевского проспекта, который очень напоминает символ инь и ян: по правую руку растекается уставший, блеклый, но все же живой Донецк, слева — абсолютная темнота и заброшенный район мегаполиса с разбитыми зданиями. Если идти вдоль этой темноты, можно встретить одно-два светящихся окна — там продолжают жить те, кому некуда ехать или кому не страшно слышать постоянные автоматные очереди и чуть менее регулярные артобстрелы. Иногда из темноты с балкона может раздаться кашель или возглас — так местные жители реагируют на очередной мощный минометный залп со стороны ВСУ. С этой территории огонь виден плохо, но выстрелы слышны очень отчетливо…
«Вот видишь, ополченец к лагерю пошел? Сейчас он обратно пойдет, и я тебя сдам»
Добраться из Донецка до Ясиноватой, где проходили самые острые к середине марта бои, днем несложно. Несмотря на бомбежки, люди едут туда как ни в чем не бывало. В том числе и с маленькими детьми…
Ясиноватая, крупный железнодорожный узел Донецкой области, — одна из самых спорных территорий, контролируемых «ДНР»: линия фронта почти все два года располагается между Ясиноватой и находящейся в нескольких километрах от нее Авдеевкой, поэтому город практически все это время терпит минометные обстрелы. Разбитый и изрешеченный пулями микрорайон «Зорька», находящийся напротив него покалеченный машиностроительный завод, окопы на окраине…
Проходящие мимо бабульки обсуждают ночной минометный обстрел и последние новости. «…Так укры предложили вчера сдать им Ясиноватую и, мол, тогда перестанут бомбить, вот так, вот что удумали!» — возмущалась одна, а вторая понимающе кивала.
Ключевые бои под Ясиноватой проходят неподалеку от автостанции и железнодорожного вокзала, в километре-полутора от них. Сам вокзал, хоть и дико пуст, продолжает худо-бедно функционировать, и это создает совершенный когнитивный диссонанс, как и стоящие на окраине церковь, супермаркет, гуляющие с колясками семьи. Отсюда минометный обстрел уже не просто слышен — в сумерках и темноте он отлично виден.
Противники расположились чуть в стороне от села Каштановое, которое вроде как находится между ними, но чуть сбоку. Почти все минометные обстрелы, направленные на горловскую трассу, проходят именно через Каштановое. В деревне проживает около 50 человек, сейчас из нее тоже никто не уезжает, как было поначалу: несколько семей отправились жить в Россию. Местные жители тихо жгут старую листву, метут дворы. Большая часть домов приведена в порядок, но от нескольких осталось только название. Центральная улица деревни, по иронии носящая название Курортная, во второй половине дня выглядит даже оживленной.
Через окраину Каштанового показалось возможным обойти блокпост (он был установлен накануне и отрезал жителям Ясиноватой короткий путь к Донецку) — на окраине находился заброшенный пионерлагерь и практически сразу за ним раздавались выстрелы.
«Укусит… — у пионерлагеря неожиданно появился угрюмый дед, одна из собак которого бросилась мне под ноги. — Ты зачем туда пошел?» На слегка нахальный ответ: «А что, нельзя?» — дед пожелал успеха: «Да пожалуйста. Там за лагерем и сбоку сразу — минное поле, растяжки кругом. Местные знают, туда никто не ходит. Иди. И собаки там у лагеря еще — не такие, как у меня».
Дед обладал каким-то даром убеждения, и мы остались с ним разговаривать на окраине деревни. Он проверил все мои документы. «Давай-давай, и свидетельство давай, ага… Мало ли чего ты задумал. Вот вчера тут одного арестовали. Ходил с собакой. Я говорю: «Ты кто? Где живешь? Давай провожу?» Он мялся-мялся, шел со мной, а потом говорит: мол, я дальше сам. Оборачиваюсь через 20 секунд, а его арестовали уже, под руки ведут». — «То есть вы меня сейчас выручили…» — «Я тебя не выручил, вот видишь, ополченец наш к лагерю пошел? Сейчас он обратно пойдет, и я тебя сдам», — пообещал дед.
Но передумал. Рассказал про разбомбленное кладбище неподалеку от деревни… «Ну вот ты ходишь тут, а до этого в прошлом году ходили тут люди, несколько человек, и разбрасывали маячки по дворам. А потом нас тут бомбили как хрен пойми кого… И чего я должен кому-то доверять?»
В трех сотнях метров, где-то за лагерем, как подтверждение раздается мощный хлопок. Я вздрогнул, а дед, как будто с чем-то согласившись, кивнул.
«Ну вот, ты говоришь, как живем, — продолжает дед. — Видишь же, что никому не нужны. Потому что мы ненужные, да. Вот раньше Донбасс любили, а сейчас? Сестра у меня в Одессе, не разговаривает со мной. Сказала мне: не звони. За что? За то, что я здесь живу? Раньше всегда говорили: ты с Донбасса? Ну, вы всю Украину кормите. А сейчас? С Донбасса? Сепаратист и предатель. И говорят те же самые, кто про «кормите» говорил — я еще понимаю, если бы поколение выросло, новое, вот с таким подходом… Я простой житель, объясни мне, почему я сепаратист?! Я тебе скажу: нам назад пути нет. Им территория нужна, мы их знать не хотим, они нас мусором считают. Никто их здесь не любит. Ну, есть в деревне, есть два-три «проукра», даже флаги вывешивают». — «Их не бьют?» — «Не, не бьют, просто с ними никто не разговаривает…»
…Дед, напоминающий местного домового, рассказывает, что прошлой ночью опять снаряды беспрерывно летали над селом: «Я почти сразу в подвал перебрался, ага. Сейчас все время так, бомбят, и полночи в подвале проводишь». Потом дед оглядывает соседние дома и показывает, куда и когда попадали снаряды. «Вот сюда попадали тоже, да… Но здесь сейчас никто не живет, сосед здесь все пил, как война началась, пил, потом все меньше выходил из дома, а потом помер. А вот этот, — он показывает дом неподалеку. — Его вот недавно увезли, у него того…» «Нервный срыв?» — подсказываю. «Ага, нервный срыв… — деда сначала удивляет аккуратность формулировки, но тут же перестает нравиться. — С ума сошел он, в психбольницу и увезли».
Напоследок дед вновь ругает украинскую армию. «Я все еще могу понять, но по детскому лагерю зачем стреляли?! — моментально сереет он. — Даже уже знали, что не пустой лагерь, дети там были… Вывели их, конечно, сразу, но как так можно? Ведь… Даже волк уводит охотников от волчат с волчицей, ценой своей жизни уводит, а эти… Что у них, детей нет? Хуже, чем животные».
Уже к середине фразы дед понял, что она не совсем к месту, осекся, но сравнение с животными ему так понравилось, что мысль он довел до конца. А может, осекся, как показало время, и по другой причине.
«Про нас говорят: две пенсии получают — «оттуда» и «отсюда»! А вы знаете, какие это суммы, если их вместе сложить? И говорить не буду»
«Пскопские?!» — изумляется нам в центре улицы Курортной женщина средних лет: они с подругой, как и другие соседи, жгут прошлогоднюю листву. Она представляется Александрой Валентиновной и практически сразу вместе с подругой предлагает посмотреть соседский дом с той стороны, которая «к лесу задом».
С фасада кирпичное строение выглядело вполне сносно, а со стороны двора дом был жестоко раскурочен попаданием мины. Взрыв разворотил остатки подвала, скосил стоящий неподалеку сарай, который превратился в пародию на Пизанскую башню, а на деревьях до сих пор висели куски то ли одежды, то ли чего-то еще.
«Вот так мы отметили перемирие… Через три дня так нас поздравили «укропы», — Александра Валентиновна относилась, как и многие здесь, к ярым противникам украинской власти. — Хозяева? Они уехали в Россию, восстанавливать не стали… Так и стоит дом, уже больше года».
Александра Валентиновна… пламенно ругает Украину и старается молчать про «ДНР», между вариантами «либо хорошо, либо ничего», видимо, выбирая второй. На вопрос, кто сейчас обстреливает Ясиноватую, она быстро отвечает: «Правый сектор»! — потом видит удивление на лице и добавляет: — Я говорю то, что знаю, зачем мне врать? Нашим соседям звонили родственники из Авдеевки, чудом позвонили, потому что им всем запрещают звонить — спросите у других! И они сказали, что там стоят «правосеки» и не разрешают им выходить на связь и сообщать какую-то информацию». Соседка Александры Валентиновны Светлана грустно кивала.
Сама Александра Валентиновна оказалась очень разговорчивой, провела подробную экскурсию сначала по размазанному взрывом двору, а потом, позже, и по всей деревне. Работает она врачом в Ясиноватской железнодорожной больнице, которую в ближайшее время должны объединить с обычной городской. «Люди, честно говоря, очень расстроены, это же сокращение койко-мест и… И рабочие места тоже будут сокращать, — говорит она с понятной для себя тревогой. — И все это, когда война идет, когда врачи нужны, койки нужны… И зарплату за февраль еще не платили, и неизвестно, когда заплатят…»
С деньгами, по словам жительниц Каштанового, сейчас вполне предсказуемые проблемы: гуманитарная помощь в последнее время приходит, но не так часто, как хотелось бы. «Пенсии… Украина нам вообще ничего платить не хочет! А Россия вот платит. Все мы здесь благодарны. Россия нам помогает во всем, и… — тут она осекается. — По всем направлениям помогает, что тут скрывать».
Мы дружно смотрим в ту часть Ясиноватой, откуда раздается автоматная очередь предположительно войск «ДНР».
«Про нас говорят: какие плохие, две пенсии получают — «оттуда» и «отсюда», — прерывает паузу ее соседка Светлана. — Да! А вы знаете, какие это суммы, если их вместе сложить? И говорить не буду».
По разговорам понятно, что это несколько тысяч рублей, но итоговую сумму женщины так и не называют.
Мы выбираемся с разбомбленного двора. Неподалеку опять раздаются два взрыва, на которые женщины просто не обращают внимания. «В подвалы при обстрелах по ночам прячетесь?» — спрашиваю, вспоминая деда. Они в ответ смеются и машут руками: «Да ну, давно уже нет!»
«А вообще давно понятно, что мы никому не нужны, — вздыхает Александра Валентиновна, перелезая через покосившийся забор. С ее ноги слетает галоша, и она испуганно ойкает. — …Я, знаете, никогда никому не завидовала, а сейчас завидую. Завидую Крыму. Ведь все тогда в мае 2014-го шли на референдум, как на праздник, косые, хромые… Не под автоматами шли, вот поверьте. Все шли и надеялись на сценарий Крыма. А вот что получилось… Не захотел Путин нас…»
Александра Валентиновна снова то ли застенчиво, то ли испуганно смеется. «Пусть хотя бы Россия нас признает, чтобы экономику развивать», — спохватывается она.
«С «украми» мы жить не будем, они нас ненавидят — мы их. Это уже навсегда, — у калитки, уходя, откликается соседка Александры Валентиновны. — Вы слышали, что Порошенко про наших детей сказал? «У нас дети пойдут в школы и детские сады, а у них будут сидеть в подвалах». Да, так и сказал, можете посмотреть на «ютьюбе».
На «ютьюбе»…
Мы идем вдоль почти погрузившегося в темноту Каштанового, слушаем минометный обстрел и обсуждаем, когда же может закончиться война. Александра Валентиновна честно признается, что не знает. «Только вчера десять «трехсотых» (раненых. — Д.К.) привезли, про «двухсотых» (убитых. — Д.К.) мне наш врач и не говорит, чтобы не расстраивать, — в очередной раз вздыхает она. — Нам уже давно не страшно, сил просто нет, особенно от того, что вообще непонятно, когда все это закончится. …Куда-то ехать? Ну, а вы бы куда поехали, если бы не было родственников нигде? Наудачу? Да и у родственников… Живешь, а через год ты уже не родственник, а «собирай манатки и вали»».
Александра Валентиновна аккуратно рассказывает, что ее сын тоже в начале войны воевал на стороне так называемых ополченцев «ДНР», но больше не хочет — ни он, ни его друг. «Да, он воевал… — смущенно рассказывает она. — Такого они там видели… Ну, как на войне настоящей, что еще говорить. И здесь, кстати, на месте лагеря их группа стояла, долбили их здесь с минометов по полной программе». «Ополченцы стояли на территории детского лагеря?» — удивленно переспрашиваю, вновь вспоминая слова деда.
Александра Валентиновна рассеянно кивает.
«Сейчас не страшно, а грустно и обидно. Люди привыкли. Мне понятно, что все это надолго, на годы»
Быть однозначно уверенным, что же в Донецке правда, а что вымысел (кроме самой картинки, которую видишь глазами), очень сложно. Вот милый ясиноватский дедок пламенно повествует, что в лагере во время минометного обстрела была детская смена («хуже, чем животные!»), а его односельчанки убеждают, что там стояли ополченцы. Потом эти же женщины из Каштанового рассказывают душераздирающую историю о том, как танк ВСУ подло, почти в упор разбомбил дом на окраине Ясиноватой в микрорайоне «Зорька», а городской таксист чуть позже подробно описывает, как сепаратисты водрузили на крышу этого (жилого!) дома пулемет и «поливали» украинские войска до тех пор, пока танковый залп не снес почти всю стену вместе с пулеметом…
…Как отделить правду от вымысла, находясь за две тысячи километров, ума не приложу. Даже за двести — на территории Ростовской области травят уже свои байки, где в главных ролях Коломойский, Фирташ и жестокие «правосеки». Спрашиваю: кто их видел? «Так люди говорят…»
…Вечерняя Ясиноватая, точнее, та часть, где идет трасса на Горловку, где-то раз в 15—20 минут подвергается минометному обстрелу — это я вижу и слышу совершенно отчетливо. Армия «ДНР» вновь окопалась где-то на окраине самой Ясиноватой, уже в черте города, и ведет неспешную автоматную перестрелку примерно в 500—700 метрах от центральной дороги.
Из Ясиноватой таксист не соглашается везти прямо до Донецка: мы договариваемся, что он высадит меня на Червоногвардейском районе в Макеевке. «Иначе не успею до комендантского часа», — грустно поясняет он.
Мы едем по уже ночным донецким степям, между терриконами и заброшенными заводами, наблюдая вдалеке заводы действующие, но уже спящие. Он рассказывает о своей войне. «…Я думал, что, может, финансовый кризис будет, еще что-то… Но вот что война будет — думать не мог. …У меня контузия была 17 августа прошлого года… Как в фильмах показывают, взрыв здесь, взрыв там, под ногами… Да, и потом жизнь месяц в подвале, когда мы выбирались только за продуктами».
Он говорит с грустной улыбкой, что в самые тяжелые времена, в середине 2014-го, некоторые клиенты даже «фронтовые» платили с присказкой «хоть вы нас возите». «А так — сейчас не страшно, а грустно и обидно. Люди привыкли. Конечно, привыкли. Жизнь же продолжается. Бабы рожают… Мужики работают. Люди трудятся, живут, разводятся, — он показывает выхваченные фарами дома с «заплатками». — Мне понятно, что все это надолго, на годы. Все, конечно, хотят мира, поверьте. Но в сам мир никто не верит — кажется, так и будет вялотекущая история».
Он иногда замолкает, а потом обрывками выдает новые и новые воспоминания. Они полны боли и терпения. Ненависти, как в Каштановом, в них нет. Вряд ли это связано с тем, что мы немного передвинулись по долготе — дело, пожалуй, в человеке.
В Макеевке трудно поймать такси в районе девяти вечера. «Уже никто не берет, конечно, скоро начнут «шмонать», я уже домой собирался», — меня подобрал молодой человек, добросивший до центра Донецка. Говорим о городе, о транспорте — из Макеевки на общественном транспорте не уехать после восьми вечера, а в выходные — после шести, рассказывает он. Въезжаем в пустынный Донецк и встречаем лишь угрюмый патруль. Парень недоверчиво оглядывает автоматчиков и просит рассчитаться побыстрее. «Лучше не задерживаться», — морщится он. Мы в спешке по-дружески прощаемся. «Береги себя». — «Ты тоже…»