Этого дня Мишка ждал два с половиной года. Он не знал, что это будет длиться так долго, но знал, что ожидание обязательно кончится хорошо. И сейчас он высматривал в дверях Ленку, которая должна была сказать ему, что город свободен, и он может выходить.

Он вспоминал… Он все время об этом помнил, но сейчас как-то особенно четко перед ним встали события того страшного утра, когда мама подняла его рано, одела и они все, бабушка Дора, мама и 14-летний брат Яник пошли наверх прощаться с соседями. Семья Вайнсблатов жила на первом этаже, а на втором, куда вела широкая деревянная лестница, жили Прохоровы, и мама дружила с тетей Наташей. Тетя Наташа и Ленка тоже уже не спали. Они спросили, куда же поедут евреи, мама ответила, что не знает, но им сказали, что всех поселят в каком-то селе и дадут работу.

Мама была какая-то странная, разом постаревшая, на голове вместо обычной зеленой кокетливой шляпки, серый бабушкин платок. Вайнсблаты пообнимались с Прохоровыми и уже направились к двери, как вдруг мама резко обернулась к тете Наташе. Она стащила с пальца кольцо, сунула его соседке в руку и сказала:

-Наташа, возьми Мишку. Сохрани его.

Тетя Наташа молча притянула его к себе. Мама наклонилась и поцеловала Мишку в голову. А потом сложила вместе его ладошки и поцеловала их тоже. Яник взял брата под мышки поднял его наверх и прижался лицом к его лицу. Мишка с удивлением заметил, что  глаза  всегда веселого Яника  были мокрыми. Бабушка Дора положила на голову Мишке свою  морщинистую руку, обвитую старческими венами,  и забормотала по-еврейски слова молитвы. Потом они ушли.  

Из кухни Прохоровых через маленькую дверь можно было попасть на их часть чердака, служившую кладовой. Тетя Наташа сняла крышку сундука, в котором хранились на чердаке старые вещи. Положила на дно детский матрас, оставшийся от Ленки. Там Мишка спал. Рядом стоял деревянный ящик, на котором Ленка выставляла ему еду, когда приносила.  Когда в доме было тихо, Мишка выходил вниз в туалет, отделенный от остальной кухни фанерной перегородкой, но на случай, если приспичит, на чердаке в углу стояло ведро, накрытое печной заслонкой. Еще там был ящик с песком. Мишка насобирал щепочек и воткнул их в песок. Ленка принесла ему краски, и он разрисовал щепочки. Черные – это были немцы, а красные – наши. Наши всегда побеждали немцев. Но потом Мишка испугался, что их поровну, выкинул две черные щепочки, и прибавил две красные. Так ему стало спокойнее.

Сначала он все время ждал маму, бабушку и Яника. Раньше, когда они уходили, они всегда возвращались. Он не мог понять, почему мама не приходит, и подумал, что, может быть, плохо себя вел, и она его бросила. Эта мысль была нестерпима. Тетя Наташа говорила, что такого не может быть, кончится война и мама вернется за Мишкой. И еще с фронта, побив много немцев, вернется его папа.

Однажды утром, проснувшись, Мишка вдруг понял, что мама не вернется. Он не знал почему, но в нем была уверенность, что мама, бабушка и Яник никогда не вернутся, потому что с ними что-то случилось, что-то очень страшное, непоправимое. Он старался не думать об этом, а думать, как вернется папа и он расскажет ему все.

Однажды Ленка принесла ему потрепанный букварь, и стала учить читать. Мишка ловил науку на лету, и скоро уже быстро читал: мама мыла раму. Потом Ленка принесла ему книжку русских народных сказок, и на чердаке вместе с деревянными солдатами и офицерами поселились царевна-лягушка, сестрица Аленушка и Илья Муромец.

Наверху, под крышей был фонарь, кусочек которого выходил и на часть чердака Прохоровых.  В солнечный день Мишка ложился в сундук и смотрел вверх на проплывающие облака и пролетающих птиц. Там была свобода, но туда было нельзя.

Однажды Ленка сказала ему, что новые жильцы, которые поселились в квартире Вайнсблатов, выкинули во двор ненужные им вещи. Она принесла Мишке подобранный там зонтик. Мишка сразу узнал его. Это был мамин зонтик, не от дождя, а от солнца, серый в белый цветочек, а по краю были пришиты белые кружева. В нем была сломана спица. Он вспомнил, как мама взяла его однажды  с собой на базар, в левой руке она несла зонтик, а в правой корзину и велела Мишке крепко держаться за ручку корзины и не выпускать ее ни в коем случае. Мишка был в трусах и майке, и горячее солнце припекало его плечи, они покраснели, и он подумал, что потом они вздуются белыми пузырьками и будут облазить, а это такое развлечение, обдирать белые пленочки кожи и кидать их на пол.

Они остановились перед черным длинным прилавком с грудами слив и винограда, мама выбирала сливы, над ее головой кружил зонтик, отбрасывая тень на молодое тонкое лицо с длинными ресницами и черными локонами надо лбом. Мишка крепко держался за подол ее платья, белого в оранжевых астрах, потому что корзина стояла на прилавке и он до нее не доставал.

У него словно было две мамы, одна та, что выбирала сливы, молодая и красивая и та, что уходила от него, потухшая в сером платке. Зонтик напоминал ему первую маму. Ему даже казалось, что от него исходит сладкий аромат ее духов.

Мишка положил зонтик в свой сундук. Когда ему становилось тоскливо, он прижимался носом к зонтику,  стараясь уловить мамин запах. Пытался связать нитками поломанную спицу, но ничего не вышло. Кружево, что шло по краю, в двух местах надорвалось, Ленка предложила ему зашить, но он не дал ей зонтик, ему казалось, что он отдаст ей частичку мамы. И еще ему казалось, что кружево оторвалось еще при маме, и, зашив его, он что-то изменит в своих воспоминаниях о ней.

На пороге возникла сияющая Ленка и закричала: - Мишка, выходи, наши в городе!  Он бросился по лестнице вниз, попал в объятия тети Наташи, выскочил во двор. Вот оно, солнце, сколько он его не видел! Все такое же желтое, яркое, словно и не было ничего.

Мишка прижался лицом к окну своей бывшей квартиры. Увидел темный от времени бабушкин буфет, но на нем стояли чужие фотографии в рамочках, а справа от него еще незнакомая тумбочка. Своим детским чутьем Мишка понял, что туда ему уже нельзя, что это уже чужой дом,  и своего у него нет.

Вечером они с тетей Наташей обсудили, что ему делать. На Молдаванке жила тетя Зина, жена папиного двоюродного брата. Она была русская,  и ей не надо было собираться и уезжать куда-то, как евреям. Решили, что Мишка пойдет к ней и попросится жить, пока с фронта не вернется его отец. Дорогу туда Мишка знал хорошо, потому что они с мамой и папой часто туда ходили.

Когда он вошел во двор, тетя Зина стояла в проеме калитки своего палисадника. Сначала она не узнала Мишку, потому что он подрос и был очень бледный оттого, что столько времени не видел солнца. Потом, всхлипнув, завопила: «Живой, ой Боже ж ты мой, живой, сыночка моя!». 

Потом он рассказывал ей, как спал в сундуке, учился читать, как красные  щепочки, солдаты и офицеры,  побеждали черных. И вдруг у него перехватило дыхание, он вспомнил, что оставил на чердаке мамин зонтик! Он ушел оттуда, а часть мамы осталась там, беззащитная, беспомощная, потому что без него. Он предал маму! На радостях забыл про нее, уходя. Предал, предал ее, оставил на чердаке ее запах, деревянную ручку зонтика, которую держали ее пальцы. Предал ту, что покупала сливы, такая красивая, с яркими губами и ту, постаревшую, что целовала на прощание его ладони. Щеки его запылали. Он бросился назад, забрать зонтик.

На следующий день тетя Наташа и ее подруга Клава отмечали освобождение Одессы, по случаю чего Клава принесла со  Слободки пузатый  бутылек с самогоном и целую половинку черного хлеба.

Они опрокинули  по стаканчику, закусили хлебом.

-Ты представляешь, - сказала Наташа, - что за народ эти евреи. Три года прятала Мишку на чердаке, кормила его, срань выносила. А он вчера вернулся за поломанным зонтиком. Ты бы тот зонтик видела, худого слова не стоит. Старый, спица поломана. А он мне даже тот зонтик  не оставил. Какая жадность!

Голос ее задрожал от обиды.

-Что ты хочешь, - попыталась утешить ее Клава. – Дите-то еврейское. Ты его сколько ни корми, он все в свою сторону смотрит. Недаром их не любят.

Мишка, конечно, не слышал жалобы тети Наташи, и так никогда не узнал о ее обиде. Он уже спал, впервые за три года спал в настоящей комнате с настоящим окном, на настоящем диване. Крепко прижав к своим  выпирающим ребрам старый зонтик со сломанной спицей и кружевом, оторванным в двух местах. 

                                                                              Май  2006 г.