Оплетенный стихами шелковый мост

1. Паром поэзии и прозы

Красавец «Грейфсвальд», паром, принадлежащий украинской судоходной компании «Укрферри», способен поднять на борт не только 50 железнодорожных вагонов, 40 большегрузных фур и 20 контейнеров. В 1994 г. он был переоборудован, и может теперь дополнительно перевозить еще 150 пассажиров.

Нынче, кроме грузов и обычных пассажиров – водителей фур и вояжеров, паром унес на себе еще 30 человек – участников Международного литературного фестиваля «Шелковый путь поэзии».

Дело не совсем новое, еще в 2004 г. СК «Укрферри», совместно с послом Грузии в Украине Г. Катамадзе и московским журналом «Октябрь», провели в Одессе и Батуми фестиваль «Шелковый путь поэзии», которым стал событием в культурной жизни трех стран. И был отмечен в этом качестве документами разных солидных организаций, как-то ЮНЕСКО, ГУАМ и ОЧЭС.

В этом году впервые после конфликта России и Грузии, была сделана попытка протянуть нить искусства между ними при посредничестве Украины, которая сыграла роль медиатора в отношениях двух стран. Фестиваль начался в Одессе с приезда российской делегации литераторов, рассыпался звонкой трелью стихов и мощной поступью прозы на Одесских площадках с 19-го по 22-е мая и затем с помощью «Укрферри», оплатившей переход Ильичевск – Батуми – Ильичевск, отправился осваивать литературные площадки Грузии.

Фестиваль пришелся на День независимости Грузии. Тем не менее, встреча российских и грузинских поэтов и писателей проходила в самой дружественной обстановке, тему былых проблем никто не затрагивал, что естественно и для россиян, и тем более для поражающих своим гостеприимством грузин.

Хотя фестиваль называется «Шелковый путь», сегодня он не отождествляется с древними караванными маршрутами, а формируется как политическое, экономическое и культурное пространство, простирающееся от островов Японии до Западной Европы. На этом пространстве по встречным направлениям движутся человеческие, материальные и информационные ресурсы – это обмен технологиями, диалог и взаимообогащение культур. Черное море в данном случае – морской участок «Великого Шелкового пути», над возрождением которого в последние 20 лет работают многие государства Европы и Азии. Именно на этом направлении успешно работает судоходная компания «Укрферри», принимающая активное участие в развитии культурного, туристического и социального сотрудничества между странами Черноморского региона. И наша поездка явилась частью этого плана.

2. Литературная кухня

Она происходила по вечерам в просторном помещении ресторана. Участники фестиваля собрались вместе, читали друг другу себя и слушали других. Как раз в эти дни артистическая публика отмечала 120-летие со дня рождения Вл. Маяковского, родившегося в поселке Багдади Кутаисской губернии, жившего одно время в Одессе и прожившего остаток своей короткой жизни в Москве, связавшего собою три страны – участницы фестиваля. Путешествуя из Москвы в Одессу и далее морским путем в Батуми, участники фестиваля как бы повторили путь поэта, совершенный им в 1914 и 24 годах. Эти годы взяты не случайно. Известный поэт-футурист вернулся в Тифлис после продолжительного перерыва: «Только нога ступила в Кавказ, я вспомнил, что я – грузин...». Маяковский считал себя грузином, блестяще владел грузинским языком и грузинской письменностью. А. Е. Парнис – ведущий специалист Института мировой литературы, лучший российский маяковсковед, прочитал лекцию о поэте, приведя много неизвестных ранее фактов и параллелей. К сожалению, по техническим причинам не состоялась передвижная видеовыставка, которую привезла с собой Л. К. Алексеева – главный научный сотрудник Государственного литературного музея России, «Маяковский навсегда». Не открылось видео, но лекции Парниса хватило с лихвой, чтобы проникнуться мощью личности поэта и острым привкусом его стихов. Как писал сам Маяковский: «…снимая, громя и ворочая памятниками, мы показывали читателям Великих с совершенно неизвестной, неизученной стороны».

Я как прозаик с любопытством и нетерпением ожидала чтения прозаических отрывков. Но московский писатель Л.А. Юзефович не читал, а все остальное как-то не произвело впечатления. На пароме явно лидировала поэтическая братия.

После лекции Парниса мне показалось, хотя это может просто личным впечатлением, что вся дальнейшая поэтическая тусовка на пароме проходила под его незримым влиянием, возможно отразившемся в выборе стихов, возможно в манере чтения.

В этом плане наиболее выразителен оказался московский поэт А. Родионов, внешне также напоминавший Маяковского, крупный и громкоголосый, читавший корявые, поражающие темпераментом и жгучим чувством сопричастия стихи.

Вспомним «инструкцию» Маяковского, которую он написал для начинающих поэтов в статье «Как делать стихи».

«Какие же данные необходимы для начала поэтической работы? Первое. Наличие задачи в обществе, разрешение которой мыслимо только поэтическим произведением. Социальный заказ».

Ага. Ясно. Слушаем Родионова:

«Девочки пели в масках в церковном хоре

Богородица выгони путина вон

у Надежды Толоконниковой плакал ребенок

а Достоевский не велел, чтобы плакал он

и храм был страшен как панк-молебен

и их тогда отвели в тюрьму

красиво одетых нежных царевен

под масками слез не видать никому

все плакали тихо, но вой был жуток

и лишь далеко в кирпичном кремле

причастный к тайнам, плакал путин

на что Федор Михалыч как раз положительно смотрел»

Это, конечно, не заказ, это веление души, но полученое не от начальства, а с улицы, от масс.

У Маяковского: «Второе. Точное знание или, вернее, ощущение желаний вашего класса или группы, которую вы представляете, в этом вопросе, т. е. целевая установка». (Смотрим предыдущее стихотворение, оно в точку).

«Третье. Материал. Слова́. Постоянное пополнение хранилищ, сараев вашего черепа, нужными, выразительными, редкими, изобретенными, обновленными, произведенными и всякими другими словами». И этого у Родионова достаточно, например:

«Зеленая листва, поезда синие и белые

из окон вагона хороший вид на крысятник

прощай, говорю, Москва угорелая

я уезжаю в одинцовский бомжатник

я вижу новостройки, вижу бабенок

катящих коляски по тротуарам

пусть будет сыт и счастлив каждый ребенок,

а я возвращаюсь к одинцовским татарам

я вижу большие торговые комплексы

народ запасается на выходные алкоголем

гекалитры водки, тонны джинтоника

а я возвращаюсь к одинцовским троллям

я возвращаюсь в заповедник гоблинов

я возвращаюсь к себе на местность

я возвращаюсь к жителям Догвилля

сказать мягче мешает природная честность

у каждого округа свои неприятные черты

свой скелет в шкафу на каждой улице

везде свои челы, свои кроты

у каждого района своя кадров кузница

игровые залы с этнической музыкой

танцевальные кафе с экзотической ноткой

я возвращаюсь к одинцовским лузерам

чтобы забыть о своих неудачах за водкой

и светит мне свет в вечерней серости

и освещенное розовым мое лицо расплывается

это реклама того, чего я из-за бедности

еще в своей жизни не покупал ни разу».

Как видим, вполне по-маяковски.

«Четвертое. Оборудование предприятия и орудия производства». Это мы пропускаем. Все, что Маяковский расписал на абзац, умещается теперь в одном планшете.

Зато: «Пятое. Навыки и приемы обработки слов, бесконечно индивидуальные, приходящие лишь с годами ежедневной работы: рифмы, размеры, аллитерации, образы, снижения стиля, пафос, концовка, заглавие, начертание и т. д., и т. д.»

И тут Родионов с его рублеными словами, странными, неожиданными образами и ассоциациями, с его манерой чтения, завываниями, заиканиями и тряской щек – все это бесконечно индивидуально и донельзя выразительно. Ну вот, хотя бы такое:

«Есть на нашей улице бывший магазин "Продукты",

У которого закрашены белой краской окна.

Там на стенах висят кольца и крючья,

Там пытают поэтесс в чёрных кофтах.

По ночам они жалобно воют,

Или стонут монотонно и страшно.

А наутро я нахожу на помойке

Кофты чёрные их и водолазки,

Редко – чёрные трусы или лифчик.

И всегда поодаль, у остановки,

Вижу чёрненький автомобильчик,

У которого на окнах решётки.

Их привозят, видно, на этом экипаже.

Интересно, садятся ли они туда добровольно?

Иногда я вижу, как в пиджаке с чужого плеча на голое тело

Из бывших "Продуктов" выскакивает женщина

И бежит в сторону метро.

Один из мужиков, роющихся в помойке,

Рассказал мне, что эти женщины имеют отношение к литературе.

А точнее – это поэтессы в чёрных кофтах,

Для их отлова создана специальная структура.

"Ну зачем же их ловят и пытают? –

Спросил я с удивлением. - "Кому это вредит?"

"Потому что они стихи вслух читают", -

Он отвечал, и я понял, что не пи..ит.

 Лишь однажды ночью я увидел,

Потому что лежал пьяный, как сейчас, или хлеще, -

Как у бывших "Продуктов" остановилась машина,

И из неё вышли две бабы, одетые абсолютно не в чёрные вещи.

И я понял, что жизнь более штука сложная,

Чем мог я даже когда-либо предполагать:

Если поэтессы перестали одеваться в чёрное –

Что уж теперь говорить, о чём мечтать!

Наверное, теперь нету смысла

Ни в чём, абсолютно ни в чём.

Дайте водки два ведра и коромысло,

Ну а мы уж как-нибудь донесём».

И опять же так далее. Короче говоря, временной мост от Маяковского до Родионова в наличии имеется.

Из украинских поэтов я бы выделила О.Ильницкую и А. Стреминскую. Ильницкая прочитала стихотворение, которое по сравнению с теми, что я ранее у нее слышала, показалось мне шагом к более острому осмыслению действительности.

«Я читаю тебя и себя не в первый раз.

Голубого сухого льда не пугает пламя.

Я согласна глотать эту злую словесную вязь.

Отрастающие волосы нести, как знамя.

Только что я могу в нашем мире больших ножей.

Кривым зеркалом, отразившем не меня, а моих мужей.

В старом замке у самого Черного моря.

В новом платье изящном, сшитом для горя.

Ты, чужой и сильный, не поднимай

Соскользнувшую с плеч мою вдовью шаль.

Потому что и я уже будто –

Ускользнула в ту степь, где ковыльно и людно,

От скачущих с гиканьем "Сарынь на кичку"!

(Вы молчали ко мне, вы ни слова лично).

Это, видно, татаро-монгольское иго

Всех не то, чтоб рассОрило - рассорИло.

Потому что прошлое уже было.

Потому что я взрослая женщина, Боже.

...А старуха уже всё на свете может...

И когда я лягу в чужую кровать

Не любить, а еще страшней – умирать,

Во мне маленькая девочка гукнет беззубым ртом.

Как виновата я перед ней.

Не пощадившая даже своих сыновей.

Оставлявшая жизнь и любовь – на потом».

И нежные, текучие строки А. Стреминской, дарующие отдых слуху:

«Тот день наполнен мёдом был до края,

осенним мёдом — светлым и тягучим.

Жара ушла — сентябрь, отдыхая,

писал стихи на всей листве летучей.

В тот день хотелось книги перечесть

забытые, не вспоминать ошибок.

Разлюбленных, обидевших не счесть,

но всех простила я. А день был зыбок.

Он лёгким был и тёплым, как волна,

нагретая у берега, как сено.

Мы все омылись этим днём сполна,

теплом мы исцелились постепенно.

И сохло быстро чистое бельё,

и развевались простыни, как флаги

неведомой страны, когда в неё

вошли мы без геройства и отваги».

В последний вечер на пароме состоялся «междусобойчик» литераторов для осмысления происшедшего и подведения итогов. Каждый говорил какие-то правильные слова, о том, что надо делать в дальнейшем, чтобы фестиваль вышел за рамки чисто культурного мероприятия и превратился в событие более значительного масштаба, содействующего взаимопроникновению трех культур, взаимовлиянию творческого потенциала наших стран, возможности открытия новых имен в литературе и искусстве.

На мой взгляд, я бы сделала следующее.

В советское время все республики СССР имели доступ к высшему образованию в искусстве. Такие вузы, как ВГИК, ГИТИС, Литинститут им. Горького и другие были доступны всем республикам в равной мере. Украинские филологи, работающие в сфере русского языка, имели доступ к материалам Московского Института русского языка, Института мировой литературы и так далее. Нынче эти связи оборваны и литераторы, пишущие на русском языке и филологи остались вариться в собственном соку, в одном и том же котле много лет. Поэтому я бы превратила фестиваль «Шелковый путь поэзии» в плавучую лабораторию русского языка и литературы, проводя чтение стихов по вечерам, а в первой половине дня научно-практическую конференцию по теории языка и литературы, с докладами ведущих мастеров, содокладами по той же теме, и дальнейшим обсуждением этих докладов. Может это, в какой-то мере, компенсировало бы нам потери в области словесных искусств.

3. Батуми – город без кича

В Батуми праздновали День независимости. На главной площади города состоялся парад, который принимали руководители города, потом танцевали девушки с изящными щиколотками, в национальных костюмах. Наши поэты поехали в Батумский университет, где слушали стихи грузинских поэтов, приехавших для этого из Тбилиси, и читали им свои.

В последний раз в Батуми я была 10 лет назад и поразилась его нынешнему расцвету. С моря он кажется каким-то совсем заграничным, а не бывшим советским городом. Особенно вечером, когда каждое здание в своем стиле окрашено в разные, но гармоничные цвета. Центр и прилегающая к набережной часть города современны, красивы, чуть подалее можно найти очень бедные кварталы. Но они как-то вписываются в остальную массу зданий, потому что основная масса своеобразна, что предполагает поливариантность архитектуры. Множество домов в старогрузинском стиле, новые – в каком-то своем, батумском, что ли. На узких улочках между домами сохнет белье, как в итальянских фильмах. Под парусами простынь, наволочек, огромных мужских семейных трусов (женского белья не было, не в традициях на улицу вывешивать) бегают остроглазые чернокудрые дети, выкрикивая что-то гортанными голосами. Эти взрывные ГХ и ГРК, вылетающие из нежных детских горлышек были так неожиданны и трогательны! Удивительно красивые девушки, тонкие, в длинных черных платьях шли нам навстречу. В Батуми я не увидела ни одной женщины в безвкусной одежде, ее там, наверное, просто нет. Не завозят, она там не пользуется спросом. В маленьких магазинчиках, куда мы заходили за сувенирами, все поделки, даже самые дешевые, отличаются тонким художественным вкусом. Особенно поразили нас шали, которые ткут монахини Батумского женского монастыря. Их ткут из войлока, но они прозрачны на свет, каждая индивидуальна, невесома, на традиционно черном фоне расцветают розы в приглушенных тонах, вещь, которая может стать наследством, передаваемом от бабушки к внучке. Она вне времени. За два дня мы не услышали ни одного резкого выкрика, не заметили скандала, грубости. Ни одного пьяного. Зато доброжелательность повсеместна, разлита в воздухе. Официантка ресторанчика, куда мы зашли выпить кофе и съесть хачапури по-аджарски, вышла потом на улицу и провожала пол квартала, чтобы показать нам остановку маршрутки, идущей в порт. На одной из улиц старая женщина продавала яркие, сладко пахнущие цветы. Я остановилась отдохнуть. Женщина заметила, что я устала, и, встав с табурета, предложила мне сесть. Я отказывалась, было неудобно, женщина очень старая. Но она усадила меня, чуть ли не силой и терпеливо ждала, когда у меня «отойдут» гудевшие от долгой ходьбы ноги. Во все два дня пребывания в Батуми ощущение у меня было такое, словно я «дома». Если бы понадобилось, я бы спокойно отправилась куда-нибудь ночью одна, хотя, может быть, это и было бы неразумно. Но инстинкт опасности не предсказывал.

4. Сугубо личные впечатления

Скромная, обаятельная женщина за стойкой ресепшена «Грейфсвальда» надела на встречу с командой морской китель с кучей приколотых наград и оказалась пассажирским помощником капитана. Или, как она себя называет, «помощник пассажиров». Татьяна Николаевна Павлова плавает с юности. Не было портов, где бы она не побывала. Довелось и с барракудой рядом несколько метров проплыть вблизи Кубы, когда команде разрешили купаться. И возить кубинских солдат в Анголу, где они «защищали независимость своей Родины», и откуда из них потом почти никто не возвращался. И плакать над 13-летним кубинским мальчиком, хваставшим своими двумя пулевыми ранениями, и так и не понявшим, почему тетя плачет. И вывозить от берегов Сомали освобожденных из пиратского плена моряков. В ее подчинении 10 человек команды, а на попечении 150 пассажиров, их безопасность, настроение и комфорт. Заботу Татьяны Николаевны мы ощутили на себе в полной мере. Казалось, что за нами, вдруг ставшими несовершеннолетними, наблюдает добросовестная няня. Зато и наград у Павловой во всю грудь. Медаль «За трудовую доблесть», Медаль «За трудовое отличие», «Ударник труда» (в советское время) и т.д.

На вопрос, какие рейсы ей нравятся больше всего, Павлова отвечает, что вот такие с творческими группами, которые раз в полгода устраивает и оплачивает «Укрферри», потому что во время них она знакомится с большим количеством творческих людей, слушала на пароме и Татьяну Боеву и джазовые импровизации Юрия Кузнецова.

Второй, оставивший в сердце теплоту человек, был молодой дальнобойщик из Грузии. Простой шофер, сидевший с нами за столом в пароходном баре, где я, желавшая вернуть атмосферу в 19-ый век, прочитала стихи грузинского поэта-романтика:

«Не отвечай, к чему тебе достоинства чудесные,

Покуда пылкость юную ты гонишь прочь, красавица!

Ведь пламя чувства сладостней, чем все дары небесные,

И ум и прелесть мертвенны, пока любовь не явится!»

Молодой человек спросил: «Это чьи стихи?»

Я ответила: Чавчавадзе.

- Какого именно?

- Александра.

- А я больше Илью люблю, - сказал молодой грузинский дальнобойщик, и, вытащив айпод, показал мне снимки окрестностей Батуми, тот монастырь, где ткут шали монахини, и потрет молодого Ильи Чавчавадзе. Одного из певцов-романтиков замечательной, волшебной грузинской поэзии.

Одесса-Ильичевск-Батуми-Одесса

31 мая 2013 г.