Український розвідник розказав, що насправді відбувалось у Дебальцеві

Молодший сержант Ігор Лук’янов (позивний «Маклауд») – людина-парадокс. Народився і виріс в Краматорську, не підтримував Майдан, але, коли в його місто увійшли сепаратисти, відразу пішов у партизани. Про своє життя у вирі війни на Донбасі розвідник розповів в інтерв’ю ТСН.

Наше Дебальцево

В Дебальцево попал случайно. В военкомате меня спросили: «В 25-ку пойдешь?». Я говорю, конечно, пойду. Я ж воевал с ними. Позвонил ребятам в 25-ке, сказал встречать. А меня привезли в Десну (пгт в Черниговской области). Уже там понял, что путаница получилась с названиями: 25 батальон территориальной обороны «Киевская Русь» и 25 аэромобильная бригада.

На тот момент в батальоне, где было около 700 человек, боевой опыт имели не больше семи. Остальные — новички. Долго притираться пришлось. Они же диванные войска: знают все по слухам и окопным мнениям товарищей, которые там уже были.

Осенью 2014-го в Дебальцево стянули крупную группировку украинских войск

В Дебальцево мы выехали 24 июля прошлого года. Сперва заняли Чернухино (по дороге это 20 км, а напрямую — 5 км до Дебальцево). Там стоял К2 (Киев-2-ред). Мне дали 2 минометных расчета, которые обеспечивали прикрытие, и сказали — командуй. У меня было 8 человек — по четыре на миномете. Быстро стало понятно, что сидеть в яме и стрелять вслепую, максимальная видимость была полтора километра, нет смысла, поэтому я начал ползать по кустам.

Когда К2 уехал, мы тоже снялись и переехали в само Дебальцево. Там уже начались более активные боевые действия, и стало понятно, что нужно организовывать взаимодействие с артиллерией. Наша задача была в том, чтобы противник не подошел к артиллерии: пока существовала артиллерия, до тех пор существовал этот выступ. Никаких капитальных фортификационных сооружений у нас не было. Все делали своими силами — обычные блиндажи, перекрытые обычными бревнами. Время окопаться было, но это не решало проблемы: мы окапывались лопатами, а противник — тракторами. Если у нас перекрытия были деревянные, то у них железобетонные доты отливались. Максимум, кто-то из наших сам договорился и привезли бетонные плиты. Это все делали на уровне среднего и нижнего командного звена.

Тогда никто не ожидал, что сепары могут пойти в наступление. Когда мы туда пришли, там стояла немаленькая наша группировка — подразделений шесть. Это примерно 2,5 тыс человек. А противника там немного было, до одной тысячи. Они занимали перешеек и опорные пункты. И еще в тылах была артиллерия. У них была классическая тактика Славянска: «блуждающие» минометы и ДРГ (диверсионно-разведовательные группы).

Моим участком фронта тогда был северо-восток: Чернухино, Дебальцево и до Санжаровки. Рельеф местности предусматривал только три опасных направления, где могут пройти танки, и мы их все контролировали. Самое главное — у нас были преобладающие силы артиллерии. Мы давили любой огонь противника. У нас были гаубицы, пушки, системы реактивного огня, самоходные установки. Террористы боялись стрельнуть. На моих глазах было разбито три батареи. И это были не ополченцы, а обученные специалисты из России. В первую ротацию мы пробыли там 4 месяца. За это время сделали то, что должен был делать Сектор: организовали сеть НП (наблюдательных пунктов), организовали КМП — наш штаб артиллерии, завязали взаимодействие с пехотой. У нас в тылу врага почти до последнего дня на терриконе был пункт наблюдения, где сидел взвод, который давал координаты, куда бить. Что касается технического оснащения и обмундирования, то лично мне дали автомат и экипировку. Все остальное покупали за свои деньги или помогали волонтеры.

Автомобили были наши. Мы их привезли с собой, в эшелонах. Тот ГАЗ-66, который нам дали, быстро сдох. Все возили на джипах. На войне, как правило, транспорт, который выдает МО, используется для перевозки припасов, потому что в джип не положишь все это. Но ездить на Урале по полям и выполнять какие-то задачи невозможно. Я ездил на своей Mitsubishi Pajero. Нас, правда, заправляли, но тоже по личным договоренностям. Ведь чтобы машину заправить, ее нужно поставить на баланс МО. То есть, фактически отдать. Уезжали мы прямо перед Новым годом. По итогу тогда осталось пять единиц техники — один ГАЗ-66 и собственный транспорт. Интересно, что сеть НП, развернутая нами, не была частью штатных позиций, я мог просто встать, развернуться и уйти. Они даже не были нанесены на карту, и слава богу, потому что их бы из-за утечки информации разбомбили. Но поскольку позиции были выгодные, налажена радиосвязь, так оставлять была неохота. Мы переговорили со 128 бригадой и они посадили туда своих людей.

Нас на момент отъезда было две роты — человек 200-300. Это не потери. Некоторые не выдержали, заболели, комиссовались. Людям с Майдана воевать сложно, как, впрочем, и руководить ими. Самой большой проблемой была паника. Я, к примеру, долго не говорил своим, что Дебальцево находится в окружении. Скажи это, началась бы паника.

Тогда все шли на войну с четким образом, который прошлой весной был и у меня: сейчас передо мной поставят сепаратистов, дадут шашку и скажут «руби». На самом деле все иначе: наши сидят в окопах, по ним непонятно откуда стреляет артиллерия, сепаратистов никто в глаза не видел, зато справа и слева боевые потери. Это то, к чему сводится война последние два столетия: артиллерия — основной поражающий фактор.

Только перед самым отъездом у сепаров произошла ротация и вместо казаков, которые тоже сидели в окопах и в открытую конфронтацию лезли неохотно, приехали морпехи вооруженных сил РФ. Мы узнали об этом по нашивкам и радиоперехватам. И они такие бесстрашные, без опыта боевых действий решили пойти в наступление. В открытую. Мы, честно были ошарашены такой наглостью.

А они по полю в полный рост встали и пошли. В итоге мы перепахали их батальон. Потом они выехали на технике за 200-ми и 300-ми и мы перепахали технику. В итоге пришлось им еще раз проводить ротацию: подразделение, которое в первом бою теряет больше 10% личного состава, небоеспособно. Вообще, это ошибка россиян — они заигрались со спецвойсками, сделали на них ставку, а богом войны была и есть артиллерия. Уезжали мы из Дебальцево спокойно. Дороги не обстреливались. Было перемирие, которое, правда, очень плохо сказывалось на личном составе. Потому что когда перестают стрелять, начинается водка.

Чужой город

Дома мы пробыли две недели. На второй раз мало кто захотел поехать — все резко заболели. Вернуться решило где-то 40%. Самая большая ошибка была в том, что не прошел необходимый период восстановления боеспособности. Ни техника, ни имущество не были восстановлены. Из техники в моем подразделении было три машины, а бойцы добирались обычными автобусами. По сути, неподготовленный батальон отправили в неизвестном направлении. Мы думали, что едем в Донецкий аэропорт, только позже выяснилось, что назад — в Дебальцево.

По приезду мы поступили в оперативный резерв 128 бригады и нам сразу сказали: «Ребята, дороги на Дебальцево уже нет». Мы ничего не поняли, как это могло случиться за две недели. Посмеялись, но оказалось, что так и было. Дорогу простреливали. Мы решили занять старые позиции и наладить взаимодействие с пехотой.

Когда приехали на КМП в Дебальцево, было непонятно — наше оно или нет. Потому что, когда уезжали из города, там ходила масса военных, гражданских. Тут приезжаем, над головой все время что-то летает, и ни местных нет, ни военных. Никто не владел обстановкой. Картина была удручающая.

У нас на тот момент почти не было артиллерии, и с той стороны уже было превосходство. Наша разведка прозевала передислокацию крупных сил противника. Они со всего фронта собрали, что было, и привезли усиление. К моменту нашего прибытия нашу артиллерию полностью подавили. Когда с той стороны стоит дивизион «Градов» и стреляет по мере подношения снарядов, сложно отвечать. Во вторую ротацию по нам стреляло все: «Грады», «Ураганы», «Смерчи», самолеты и вертолеты. Авиация использовалась регулярно. Это может подтвердить 40 батальон, 128 бригада, Нацгвардия. Один-два раза в день на небольшой высоте пролетал самолет и отстреливался. Много летать боялись, потому что была ПВО.

Всего террористы пять раз пытались взять Дебальцево. Четыре — неудачно. Первый раз было наступление на Никишино — отбивали всеми силами. Я потерял два миномета и половину личного состава из минометов, не убитыми, но ранеными. Потом два раза пытались наступать на Новогригоровку — там перепахали их батальон и устроили танковое кладбище: 40-ка подбила штук пять и мы три штуки. БТРы я не считаю. Четвертый раз срывали наступление, когда шли городские бои. Наши захватили карту командира штурмующего подразделения террористов, на которой был отмечен район их сосредоточения перед Дебальцево. Наша артиллерия перепахала его. Но с пятого раза они город взяли.

В конце в городе связи не осталось вообще никакой, кроме той, что была налажена нами — наша сеть НП-шек. Обороны тогда тоже не было. Сектор дал команду занимать городскую оборону, но, не зная реального положения дел, они сказали занимать позиции, которые уже были заняты сепаратистами.

И мы вместе с начштаба 128-ки рисовали карту обороны. Сами, потому что Сектор уже не понимал, что происходит. Из-за этого хаоса на моих глазах два подразделения попали в локальное окружение, и никто не понимал что делать, потому что командование сидело в подвале за большой картой.

Дебальцево можно было удержать. Я бы сам остался и держал. В городских боях боевики положили бы всю свою армию. Но, чтобы остаться, нужно было знать, что с той стороны к нам будут пробиваться. А тупое «сидение» было бессмысленно: у нас заканчивались припасы, раненых становилось все больше, убитых тоже, а подразделение деморализовалось. Для артиллерии привозили какие-то крохи, которые выстреливались за полчаса. И я точно знал, что с той стороны к нам не идут на помощь, кольцо быстро сужается, а сил противника все больше. Пробиться сквозь них было бы сложно. Приказа об отступлении у нас не было и быть не могло — не было связи. И смысла оставаться нам уже не было — мы не могли выполнять боевые задачи — разведка и корректировка. У нас уже не было чем стрелять и нечего было разведывать — под носом шли городские бои. Свое подразделение я решил выводить двумя частями. Тогда у меня было 18 человек, плюс шесть минометчиков и два фаготчика. Невосполнимый у нас был один.

Пока мы видели, что впереди стоит подразделение 40-ки, стояли на своих позициях. Потому, что отошли бы мы, они бы попали в окружение. А им приказа об отходе не было. Но они оказались неглупыми ребятами — отошли на мои позиции, а я — дальше. Потом попытался вывести подразделение в пешем порядке — не получилось, нас разбили на две группы. В Дебальцево не было, как в фильмах о Великой отечественной — сепаратисты не шли единым фронтом — просачивались небольшими группами и рассредоточивались. Все бегали по городу хаотично.

В колонне нас было около 100 человек, вышло 14 и один пленный

 Одна часть нашего подразделения вернулась к 40-ке, вторая — к 128-ой. Я посадил вторую группу на транспорт, в колонну, которая увозила раненых. Они попали в засаду, потеряли одну машину, но вырвались. Я остался на позициях 128-ой, помогал координировать действия с 40-й — у меня оставалась с ними связь. Когда подошла вторая часть моего подразделения, с ними начал выходить. У нас тогда было 2 БТРа, 2 КамАЗа, один Урал и бензовоз. В колонне нас было около 100 человек, вышло 14 и один пленный.

Ведущий колонны не знал дорогу, нас обстреляли. Потом попали в засаду. Вся техника была взорвана. Один БТР разорвало на куски с людьми, а наш на брюхе еще прыгал. Один раненный выжил. Он рассказывал потом по телевизору, как лежал, замерзал в полях. Его в плен взяли, а потом вернули.

Мы вырвались из первой засады и попали во вторую. Потом вышли на 30-й батальон. Шли аккуратно, потому что наши ведь не знали, что это за мужики с автоматами по полям ходят.

Знаю, что через пять дней после того, как из Дебальцево все вышли, одно подразделение в здании все еще держало оборону. Им просто забыли сказать, что в округе никого нет. Знаю, что еще об одном подразделении забыли, что они вообще есть. Сам я сначала попал в госпиталь в Артемовск. У всех, кто вышел, были ранения или контузия. Потом меня перевели в Днепропетровск. Там самая шикарная больница была: и детей приводили, и пресса была, и персонал относился хорошо. Встретили, как героя. Очень удивился, что Днепропетровск такой проукраинский город. Потом в Киеве полежал две недели. Сейчас в отпуске на лечении. Вернусь ли назад на фронт — не знаю пока. С прошлой весны у нас на фронте ничего не изменилось — как не было связи между подразделениями, так и нет. Воевать в таких условиях невозможно. Работа, которая должна выполняться штабами, выполняется на среднем или низшем уровнях, но выполняется. Но если весной нам не мешали воевать, то сейчас мешают. Тот же запрет на открытие огня — все солдаты над этим смеются.

Я не могу понять, почему все говорят, что мы сдали Дебальцево? Ребята, мы сдали, минимум, 9 населенных пунктов вокруг него. Это кусок украинской территории. Там остались проукраински настроенные люди. Мы бросили их, хотя обещали, что не уйдем. Что с ними сейчас? Как им живется?

Я пока буду восстанавливать боеспособность подразделения — нужно заменить часть людей, найти новое оборудование. Сейчас это главное, потому что люди, которые были в котле первый раз, сильно деморализованы — они видели, как это происходило и теперь воевать не хотят.

Что касается техники, то мою машину сейчас чинят волонтеры. Двигатель стоит $1 000. Они собирают по крохам. Вот еще пример, у меня в бронежилете пластина стоит 300 баксов. Воевать без нее я возможности не вижу, а она у меня разбита пулей. Пластину нужно поменять. А еще нужны радиостанции, планшеты, аккумуляторы.

Проблема войны — проблема общества. Общество дошло до той точки, когда оно не хочет воевать. И в таком случае это тупик. Люди не готовы ни воевать, ни помогать. Люди просто хотят, чтобы это куда-то делось. Вот если мне кто решительно скажет — мы воюем — я иду воевать. Не вопрос. Если не воюем, я пойду дальше заниматься своими делами. Проблема в том, что трусы, носки и еда от волонтеров — это необходимость, но это недостаточное условие для победы. Наше государство — отражение общества. Если государство не делает все для победы, это потому, что общество этого не требует. В таких ситуациях, как сейчас, общество должно быть решительным и настойчивым.

Для меня победа — это восстановление территориальной целостности Украины. С Крымом, разумеется. Да, это почти 100% полноценная война с Россией, но это не такая сверхзадача, как кажется. Население России в три раза больше нашего, да, но протяженность их границы значительно больше украинской. Не в три раза. У них есть Китай, Владивосток, который хочет в Японию. Они не могут снять всех военных и вооружение и перекинуть в Украину, вот и получается соотношение не 1:3, а 1:2. Это уже вполне выполнимая задача — классическая оборона.

Есть, конечно, вопрос, что делать с людьми, которые поддерживают Россию на оккупированных территориях, после их возвращения. Эту проблему должна решать власть — проводить украинизацию. Это очень длинная история. Кто-то, конечно, никогда не полюбит Украину, но тогда эти люди просто уедут. Я это вижу по Краматорску. Те, кто были за ДНР и ЛНР, сейчас ходят с потухшими глазами. Им тяжело, они уезжают. В Донецке будет так же. После победы.