Шлях героїв: «Когда на нас пошли два вражеских 72-х, наша пушка не работала, но мы не растерялись...», – сповідь командира танка

Військові робили усе, що могли під час боїв за Дебальцеве, але помилки командування звели нанівець їхні зусилля.

Танк – это всегда ответственность, и если нет танка, то нет и пехоты. Я еще в 2009 году пошел на срочку, а в 2010-ом подписал контракт. Родом из Мелитополя, служил в Новограде, в 30-ке. (30-ая отдельная механизированная бригада, – ред). Там я был лучшим командиром танка. Мне по душе эти машины и все в них интересно. Я могу быть и водителем, и наводчиком.

Когда в Крыму началось движение, нас туда отправили в конце марта на замену 95-ки. И было все достаточно спокойно, кроме одного, что еды поначалу вообще почти не было. Столовая приехала только через месяц. Помогали местные люди, и мы жили практически на одной консервации. Я до сих пор все это есть не могу.

Пробыли мы там достаточно долго, до июля. Мне тогда нравилось обучать других, как себя с вражескими танками вести, например. Добровольцы спрашивали, что нам делать, если мы сепарскую машину увидим? Или как угнать, если танк пустой? Люди обычно думают, что если танк на тебя едет – это смерть, но это не так. Например, Т 64-ый слепой на левую сторону. Экипаж надеется на наводчика, что он проконтролирует слева, а наводчик в свою очередь всегда смотрит в прицел. Да и вообще в танке все не так уж просто в управлении.

В средине июля нас сменили добровольцы, и мы отправились в АТО. Сначала действовали только танковой ротой, без пехоты. Наша рота считается лучшей в бригаде. Она укомплектована контрактниками, и в основном такими бойцами, что знали свое дело.

Поехали в Солнцево, потом на Саур-Могилу карабкались и там самые первые отличились. Только заехали – и увидели с обеих сторон вражеские ЗУшки. Мы выехали из колонны, подъехали поближе к ним, откинули пушки в их сторону и расстреляли эти установки. Если бы мы их не сожгли, то пехоты нашей там бы побольше легло, ЗУ людей сильно косит.

Вообще под Саур-Могилой мы дали неплохой отпор врагу, и там же сразу отсеялись наши «валенки», которые в танках ничего не понимают. А я всегда, когда садился в танк, чувствовал себя уверенно и понимал, что у меня просто есть миссия, которую нужно выполнить. Но в целом, танкисты – ребята отчаянные. Была история, когда пацаны в танке посреди поля горели, а их другие тушили, потому что они хотели продолжать воевать и из машины вылезать не собирались.

Правда, поначалу организованности еще как таковой не было – командиры необкатанные, как и солдаты. Но у меня первый экипаж был отличный, а мой наводчик Бодя, я считаю, вообще лучший в Украине. Хотя не скажу, что первый опыт – это не страшно, и больше всего переживаешь, чтоб не ранить какого-то местного или по своим не попасть. Свои-то часто вперед выбегают – это же самые смелые ребята на земле.

После Саур-Могилы мы поехали отжимать Степановку. Там танковая рота рассоединилась, и мы стали работать со вторым взводом пехоты. Иметь дело со взводом для меня лучше, потому что роту, 100 человек, всех в лицо не запомнишь, а мне надо, чтоб каждого знать в лицо. Из моей пехоты не было потерь, я нигде на затупил, и никого к ним не пускал. За что ребята меня потом и благодарили.

В Степановке сначала нас никто из врагов не встретил. Но, когда проехали окоп с нашими, обратили внимание на подозрительную газель. Я доложил начальству про машину, но пока они раздумывали, мы начали стрелять. В ней было девять вражеских десантников.

Там же мне самому, без пехоты, пришлось зачистить Южную улицу. Мы просто перед этим попали под обстрел, над нами вовсю летали РПГшные ракеты, и меня это так разозлило, что я решил провести зачистку. Получилось минут за 20. Потом еще наши пацаны сепарские трофеи в тачках вывозили.

Пробыли в селе мы неделю, потом попытались уехать. Помню, пацаны сварили вареники, а мы им сказали: «вы их не ешьте, есть ощущение, что скоро вернемся!» Тогда как раз был «иловайский котел» и нас враги серьезно закрыли с разных сторон. Если смотреть шире, то котел коснулся и Степановки. Окружение было плотным, вплоть до Мариновки.

Мы выехали и должны были пробить дорогу ко второму батальону, а он стоял под Луганском, но по нам такой открыли огонь, что пришлось вернуться обратно. Правда, вареники к нашему возвращению все съели. Но через пару дней из Степановки таки уехали, и носило нас абсолютно по разным местам, я даже маршрут расписать не могу – куда направляли, туда и ехали, и где нас только не было. Два месяца мы колесили по всем секторам зоны АТО, а в конце «путешествия» выехали аж в Счастье. И, в принципе, со всеми задачами успешно справлялись.

Очень «весело» было в Миусинске. И я даже целую стратегию придумал, как с врагом справиться, когда они вышли с нами на связь и сказали, что мы все умрем. Наши стали на нижний блокпост, а подъезд к нам был в 2 ската – один бугор и второй. На первый бугор я выставил одного капитана, сейчас он уже покойный, чтоб если будет идти колонна, он выстрелил и начал сразу же с бугра вниз съезжать, в яму, там бы его танки не достали. А я в этот момент должен был бы подъехать с левой стороны и расстрелять вражескую технику, которая стояла бы ко мне задницей. Но никто нас убивать так и не пришел тогда.

Был там еще один незабываемый момент: Мы с моим другом Леней под танком выкопали окоп. Начался серьезный обстрел, и мы давай всех пацанов под танк тулить. Когда снаряд упал метрах в полутора от нас, машина, сорок тонн, аж присела от волны, а это страшно. Я решил, что сейчас танк загорится и начал всех выталкивать из этой ямы. Сам выбежал последний, смотрю, а уже все окопы забиты.

Вижу, что дядя Юра машет мне бежать к ним в окоп. Я прыгаю к нему, и торчу там по плечи, потому что забито настолько, что не помещаюсь. Он берет меня и в прямом смысле вдавливает пониже. Я сижу, а у меня еще полголовы торчит. Тогда он с себя снимает каску, одевает на меня и снова вдавливает вниз.

Там в же в районе Миусинска меня подбили. Классный пацан из моей машины, дядя Сережа, провтыкал, как простой дедушка посреди улицы схватил РПГ и начал стрелять, а у нас, как на зло, отказали пулеметы. Пришлось деда из осколочного бомбить, а за этим дедом стоял дом, в котором сидели 3 расчета пулеметчиков, и они валили нашим пацанам в спину. До этого их никто не мог вычислить, где именно они там сидят, а у нас получилось одним снарядом сразу 2 мишени снести, и дедушку, и тех пулеметчиков. Потом проехали еще метров сто, увидели водонапорную башню с балконами, где сидели сепары и крыли наших из РПГ, ее мы тоже подстрелили.

В общем летом, мы в основном, наступали, а наступление – всегда интереснее и проще, чем отбиваться. Разница в том, что, когда мы наступали, могли закрепиться на пару часов, а могли на пару дней. В зависимости от того, есть нам с чем идти вперед или надо ждать каких-то снарядов, чтоб зарядиться. А вот отступать тяжело, потому что по тебе валят и валят.

После летнего периода мы уже были никакие. То есть, по сути, все время не спать, не есть, не мыться – это тяжело. Наша задача была пройти аж до Счастья, и мы это сделали. Из батальона осталось всего 200 человек. И потом тем, кто не разбежался и выжил, предложили держать линию обороны около 17 км в Луганской области, а это безумная идея. Слишком маленькие силы для такого периметра. Все начали писать рапорта, правда, мы, танкисты, не стали их писать. Мы военнообязанные, контрактники. Рапорт – это статья. А еще танкисты – это такие люди, даже не знаю какое тут слово подобрать, матюк разве что, безбашенные, в общем.

Получилось, что многие из пехоты уехали, а мы передали технику каким-то срочникам и отправились на поезде в Николаев на наш «курорт Шри-Лан» (полигон Широкий Лан, – ред.). Когда мне дали 15 дней отпуска, я впервые за все время поехал к семье. Пробыл, может, дней шесть, как мне звонят и говорят, что отпуск закончился. Примчался в часть, а оказалось, что мой взвод на полигон не едет. Поэтому мы остались принимать и ремонтировать технику.

Затем снова съездили в Крым, там встретили Новый год. И в январе нас опять отправили в АТО. Когда повторно едешь на фронт – это как прыжок с парашютом. Первый раз не так страшно, как второй. Нам сказали, что аэропорт провтыкали и 30-ка едет его отжимать. А фишка в том, что 30-ка где только не побывала, но про нее почему-то мало кто рассказывает. Забытая такая бригада. Хотя с другой стороны, кому этот пиар надо, кому от этого легче?

Сначала мы поехали в Пески. Пробыли около недели, и, двигаясь в сторону аэропорта, заехали на минное поле ПС. В итоге – трое убитых и 13 раненых. Но у меня танк почувствовал мины, пушка просто упала. И вообще все, что могло сломаться, сломалось за две секунды. Мы его починили и вернулись обратно.

Но потом задачу «аэропорт» сняли и нас почему-то отправили в Дебальцево. Остановились в Коммуне. Там мою пехоту отправили с другими ребятами, а меня – с первой ротой. Эта рота должна была забрать нас оттуда, но, грубо говоря, забыла, потому что там начались активные боевые действия.

Уехали они как раз тогда, когда мы чинили свою машину после столкновения с вражескими танками. Это веселая история. Выехали на нас два 72-ых танка, на расстоянии 600 метров, а у нас пушка не стреляет. Но мы их пулеметами положили. Подбили прицелы, а без прицела танк беспомощный. В результате, мы остались со 128-ой бригадой. Были их «палочкой-выручалочкой».

Все, что происходило в Дебальцево – это тупняк командиров. Был у нас, например, командир такой Чак Норрис, так мы его называли. Своими странными действиями он постоянно вызывал на нас «дождь» снарядов со стороны врага. Помню, он дня три пристреливал днем пушку, а на четвертый на него выехал минометный расчет, и этот командир по нему даже не смог стрельнуть – не знал, что у него пулемет стоит на предохранителе, и что наводчик его Славик – «валенок», тоже не знал. Это люди, которые искали войну.

Я говорил это Чаку Норрису: «Не ищи войну, она тебя сама найдет, ведь итак в заднице находимся. Если нам уже еду не передают, то нечего выпендриваться». Последнее, что нам привезли – это ящик сардин и пачку салфеток на 6 рыл. И мы этими салфетками 18 дней мылись и ели консервы, я их до сих пор ненавижу.

Под Дебальцево нас потихоньку «шатали» – противник тупо мочил артиллерией. И то, что с их стороны показывают, что город отбили – это не так. Мы просто развернулись и уехали. Там было много наших, но не понятно, кто и где находился.

Мы ведь стояли и ждали, пока на нас начнут наступать, чтоб отбивать атаку. Иногда выезжали и валили сепарские одинокие разведмашины. Если видели, что минометы где-то недалеко стреляют, тогда по ним отрабатывали. Но никакой четкой миссии не было. Прилетал кто-то их начальства и говорил, что надо там-то отстреляться, мы ехали и делали свою работу. А в ту ночь, когда объявили перемирие, где-то до 5 утра была тишина, а потом опять начали стрелять из всего подряд. Помню, мы еще пели песенку «Мы хотим перемирия».

Я с самого начала видел этот котел – и это было смешно. Ведь, объездил все блокпосты и знал, что низ котла укрепили как могли, а по бокам совершенно бессмысленно стояли по 15 человек. С этих позиций надо было валить еще вначале и стать так, чтоб потом помогать пацанам прорываться. Мне бы хотелось, чтоб там от меня был толк, но какой может быть толк, если я сижу и жду, когда меня спасут. А сам я не мог ничего сделать, потому что даже если бы прошел врага и наткнулся на наших, то мы просто бы перемочили друг друга, не зная, что это свои.

17 февраля мы сняли блокпосты в 6 часов вечера – и это была странная задумка сверху, потому что уезжать мы должны были в 12. То есть 6 часов простояли без блокпостов. А потом некоторые кадры начали бегать ночью с фонариками, что-то там собирать. А наш блиндаж был в средине всей этой движухи. И как начали по нам враги из минометов лупить. Первый попал в блиндаж, но он выдержал. По связи передали, чтоб танчики готовились выезжать, и мы только выбежали из блиндажа, забежали за трал (навесное оборудование на бронированной технике для преодоления либо расчистки противотанковых минных заграждений, – ред), как в блиндаж повторно влупили и завалили его.

Вообще такой мощный был обстрел, что у механика аж шлемофон вырвало с головы. И мы с ним получили очень сильные контузии. Наводчику как-то более-менее повезло. Но мы вместе с Чак Норрисом еще человек сто на себе вывезли, это тех, кто не влез в машины. А начальство нам звонило и говорило – палите танчики и идите пешком. Но у меня другой принцип: если я приехал на машине, я должен ее забрать, потому что это деньги. Танк не 200 грн стоит.

И я понимал, что не могу стрельнуть, потому что те, кто сверху сидят, попадают. Я уперся головой в люк, чтоб хоть какая-то щель была, и давай выбрасывать магазины пацанам наверх и кричать: «Пацаны стреляйте, я не могу вам помочь!». Хотелось, чтоб хотя бы они из автоматов отстреливались. Мне этот наш выход из Дебальцево казался бесконечно долгим. Что-то страшное творилось. Суета, кто, где, куда – ничего не ясно.

В Лутугино тогда же находился и мой брат, ему попали снарядом под башню танка. И больше всего на этой войне я переживал за него. Ему-то всего 18 лет было, когда пошел на фронт. Но повезло – остался цел. Наверное, мы Мариновы – фартовые, потому что мне повезло не меньше. Я, пока из Дебальцево выходил, только баки менял, в которые постоянно попадали.

Выехали мы в Артемовск, даже в отеле поселились. Оттуда меня с контузией отправили на лечение в Харьков. Но, по сути, она не очень-то лечится. Может, если меня на год на Гавайи отправить, тогда я вылечусь. Но у нас в государстве лучше колесами напихать. Я от алкозависимости зачем-то колеса пил, хотя вообще не пьющий.

Через неделю из Харькова перенаправили в Запорожье. Там я еще три недели пробыл. Потом в отпуск на 15 дней. Дальше – комиссия ВВК, и положили в психиатрию на дневной стационар. Причем, я еле уговорил их на дневной меня положить. Для меня лучше еще раз на войну поехать, чем там лежать. Потом в Закарпатье поехал на 30 дней, затем опять психиатрия и комиссия. И так по кругу. Первого июня лег снова, и вот только недавно вышел.

Вообще в психиатрию меня положили, потому что были постоянные осложнения. Сначала слух пропадал, потом зрение, большие проблемы с речью, особенно если начинал волноваться: сразу после событий в течение двух месяцев я сильно заикался. Все это последствия контузии. Да и сейчас я себя чувствую стабильно хреново. Голова болит все время. Радуюсь, когда болит меньше. А иногда слух пропадает. Приходишь в магазин, и видишь, что тебе продавщица губами что-то говорит, а ничего не слышишь.

Врачи сказали, что я еще неплохо вычухался из-за того, что я такой матерый. Потому что обычно с таким сильным отеком мозга какие-то функции полностью отказывают. Сейчас меня списывают. Воевать я уже не смогу. Поэтому дальше у меня – жена, дети… Дальше – просто жить.

И самое интересное, что когда ты целый-здоровый, то всем нужен, тебя все тащат – давай-давай-давай работай. А вот лег в больницу – все. Никаких званий, никаких медалей. Это обидно. Тебя сразу забыли.

Вот мне дали грамоту и больше ничего – молодец, пацан, отвоевал. А у меня за 6 лет службы уже столько грамот накопилось, что если когда-то будет парад, а я буду 60-летним дедушкой, то все будут идти в медалях, а я буду везти тачку, забитую своими грамотами.

Несмотря на все это, после войны у меня осталось ощущение, что я не зря всему учился. То есть все задачи выполнялись хорошо, но что бы мы ни делали: и сепаров порубали немало, и их техники, все напрасно, что ли, потому что территории, за которые боролись летом, как и Дебальцево – сейчас под контролем сепаратистов.

http://patrioty.org.ua/blogs/shliakh-heroiv-kohda-na-nas-poshly-dva-vrazheskykh-72-kh-nasha-pushka-ne-rabotala-no-m-ne-rasterialys--spovid-komandyra-tanka-107823.html