Це – НАША війна!

Під час Майдану київський підприємець і тренер зі східних єдиноборств Максим Музика першим організував курси по самообороні, потім став активним волонтером. Пізніше він пішов добровольцем на фронт, де брав участь в штурмі Саур-Могили. Через деякий час був мобілізований як офіцер. Півтора роки тому Максим повернувся з війни, однак тяжкі спогади живі й болючі.

Боевики прятались в сохранившихся немецких бетонных дотах

— Максим, вы очень разносторонний: спортсмен, поэт, волонтер, фронтовик. Как вас представить читателям сегодня?

— Даже не знаю. Напишите: безработный ветеран. Я обычный человек, который попал на войну и выполнял свою работу.

— Начнем с Майдана. После победы…

— Да не победили мы. Майдан оборвался, но не завершился. Мы же стояли не ради того, чтоб Янукович и его ближайшие соратники убежали. Люди вышли против системного беспредела, который дошел до острой фазы. В итоге какие-то косметические изменения произошли — очень хорошие и не очень, но перезагрузки не случилось, не говоря уже о переформатировании государства. Мы обновили интерфейс, почистили рабочий стол, как на компьютере. При этом система осталась прежней. О какой победе может идти речь?

— После Майдана вы оказались в Крыму.

— Решил посмотреть на происходящее там своими глазами. Взял с собой только деньги для помощи военным. Остальное «Новой почтой» отправили, тогда она еще работала на полуострове. Люди просили рации, а то как периметр держать без связи друг с другом?

— У военных не было раций?

— Да ничего не было вообще. Ни денег, ни бензина, ни солярки, ни колючей проволоки. Такой была наша армия. Через десять минут после взрыва второго корабля в Донузлаве был там, ездил по военным базам, общался с «зелеными человечками», казачками, с местными пророссийскими активистами. Не скрывал, что я из Киева. Казаков это шокировало. Ожидали увидеть страшного бандеровца с руками по локоть в крови. Уехал оттуда в день «референдума».

— Вы предполагали, как будут события развиваться дальше?

— В начале 2014-го мало кто вообще что-то понимал.

— На передовой вы же сначала оказались как волонтер?

— Да, я участвовал в зарождении «Народного тыла» (одна из известных волонтерских организаций в Украине). Георгий Тука и Роман Синицын (он у меня когда-то тренировался) искали помещение, а у меня как раз офис был свободен. Они собирали средства, закупали все необходимое для ребят. Я помогал развозить. Первый раз в зону АТО попал 4 мая 2014 года, когда Краматорск еще был оккупирован. До конца июля мотался к ребятам на передовую. Обычно выезжали в ночь с пятницы на субботу, возвращались под утро в воскресенье. Попадая из мира на войну, не успевал адаптироваться. Вот только что видел голодных пацанов с испуганными глазами. А в Киеве люди брели с концертов, с дискотек… В итоге меня накрыло. Понял, что не могу сидеть здесь, надо идти воевать. Война — это здравый смысл и логика. Ты делаешь свою работу — защищаешь Родину.

Хотел податься в «Айдар», но отговорили. Узнал, что при главном управлении разведки создают добровольческую разведроту, собираются очень хорошие ребята, командир хороший, куратор хороший. Позвонил, поговорил. Они понимали, что, помимо бойца, еще получат поддержку, ибо в тот момент уже был известным волонтером.

— У вас имелась какая-то военная подготовка?

— Я окончил КПИ, где была военная кафедра. Старший лейтенант запаса, не кадровый офицер. Когда началась война, мы с ребятами, которые прошли Майдан, стали тренироваться, нанимать инструкторов. Скажу откровенно, эта подготовка оказалась самой основательной. Да, потом учили минно-взрывному делу, каким-то отдельным моментам, но в основном постигал все сам.

1 августа 2014-го приехал в Краматорск, попал в группу «Харьков». Там уже была группа «Луганск» вместе с опытным командиром старшим прапорщиком Темуром Юлдашевым, позывной «Тренер» (чемпион мира и Европы, мастер спорта международного класса по пауэрлифтингу из Луганска). Мы с ним познакомились 3 августа прямо на стрельбище. Туда приехал и наш куратор, полковник главного управления разведки Игорь Гордийчук (впоследствии ставший Героем Украины). Он сказал: «Ребята, меня на Саурку (Саур-Могилу) отправляют командовать операцией. Кто со мной? Летим на два дня. Будете при штабе».

Группа Темура вызвалась полным составом, только один человек не смог из-за семейных проблем. А у нас бойцы все «сырые», впервые автомат в руках держат. Ребята сомневались: «Мы ведь ничего не умеем делать». Я говорю: «От нас должен кто-то поехать. Мы же тоже группа Гордийчука».

— Знали, что на Саур-Могиле горячо?

— Везде было горячо в тот момент… В общем, отправились: мы с Темуром, пятеро луганчан и Гордийчук. (Я и Юлдашев потом руководили этой группой по очереди). Один автомат на семерых. Гордийчук взял его у своего зама под честное слово и дал мне. Мол, на месте все получим. Нам оружия не могли дать. Мы же добровольцы, не оформлены. По сути, никто и звать никак…

Приземлились на закате в район Солнцево. Дикая жара — 36 градусов в тени. Взяли взвод огнеметчиков 72-й бригады. С ними прибыли в Гранитное, где стоял 3-й полк спецназа. Помню, ночь, палатка, в ней два бойца: «Давайте по пятьдесят грамм, пацаны. Помянем наших». Из всей группы, что жила в той палатке, остались только они. И то потому, что один был в командировке, второй в госпитале. Показывают: «Видите рисунок «Папа, возвращайся»? Дочка бойцу прислала. Он уже погиб, письмо пришло вчера». Я пить не стал. Лег в углу, не снимая ни берцев, ни бронежилета.

— Бронежилеты у всех были?

— Да. А касок у многих, в том числе у меня, не было. Смеялся: крутой волонтер не смог за неделю найти каску, хотя до этого около сотни завез на фронт. А тут в КрАЗе 72-й бригады сижу, под ногами валяется огромная каска. Спрашиваю, чья. «Ничья, забирай». Я, наивный, думаю, кто-то бросил: может, размер большой, не подошла. Через год, когда опубликовал свой дневник, выяснилось, что это была каска одного бойца. Над ним зло подшутили товарищи. Парню потом влетело, что амуницию потерял. Слава Богу, он не погиб из-за этого.

В Гранитном нас немного «упаковали». Автоматов никто не дал. Зато дали патроны, рожки, гранаты, «трубы» (РПГ, ручной противотанковый гранатомет). На рассвете вместе со спецназом, прибывшем на трех «Уралах», поехали в Петровское, где стояла 51-я бригада. Это прожженные матерые бойцы! У них были батальоны, которые рубились везде и всюду — так, что у спецназовцев челюсти отвисали. Пацаны уже несколько раз безуспешно ходили на штурм Саур-Могилы. Нас прислали как подкрепление, чтобы вместе с ними взять эту высоту.

4 и 5 августа опять были неудачные штурмы. Дело в том, что на этом кургане сохранились немецкие бетонные доты и пулеметные гнезда. Боевики, которые там сидели, подпускали наших поближе. И когда становилось совсем горячо, вызывали свою артиллерию на себя, а сами прятались. Артиллерия по нам работала с трех сторон: из Тореза, Снежного и из России (там по прямой до границы12 километров). Мы не знали, где эти доты, искали схемы в Интернете. Подготовиться к штурму было проблемой.

6 августа решили хорошенько поработать артиллерией. Плюс у нас появилось три танка. В тот день удалось уничтожить вражеский радиопередатчик и антенны. Огонь на себя боевики вызвать уже не могли. Еще приехали ребята из 1-го батальона 25-й бригады. Их комбат Евгений Мойсюк, позывной «Призер», сейчас комбриг 81-й. Плюс крымчане, шесть человек из нашей группы из Харькова и те, кто в лагере остались. Но вертолет высадил их не возле Петровского, а под Степановкой, где боевики сидели. Там же и хлопцы из 30-й мехбригады были заблокированы.

Ребят бросили в поле. Ни карты, ни компаса. Не имели представления, где они. У них пара автоматов, «трубы», и все. Сидят в лесозащитной полосе, мимо сепарские танки ездят.

Вытянули их, когда стемнело. За ними поехала «тридцатка» и забрала. В штурме они участвовали со стороны Степановки.

На следующий день 51-я бригада, 25-я воздушно-десантная бригада, взвод огнеметчиков 72-й механизированной бригады и мы, семь добровольцев, пошли на штурм. Дело, ради которого пришли, сделали –  заняли Саур-Могилу. Теперь надо было удерживать позиции. Для этого остались в основном бойцы из 51-й бригады и четверо добровольцев, включая меня. Провели там двое суток, несмотря на то, что нас крыли минометы и САУ. 9 августа Гордийчук сказал, что нашей группе надо возвращаться в Краматорск.

Поехали через кряж. Карты нет, двигались вслепую, по сути. Пыль столбом, наш «Жигуль» еле дышал, в итоге «умер». Тут подъехал небольшой рефрижератор: экспедитор колбасу развозил по точкам. Мне в кабине места не хватило. Ехал и смеялся: возвращаюсь с первого боя в рефрижераторе. Круто! У экспедитора осталось два батона колбасы: «Вы ж, наверное, голодные». Не помню сорта. Поделили. Запивал каким-то ситро.

— Погибших было много?

— Не так много, как писали некоторые СМИ. В первый день двое. Потом не больше четырех. Много раненых. Моего напарника Сергея Быстрова ранило в колено. Больше года лечился.

— А боевиков?

— Когда мы взяли высоту, там было 12 тел. Некоторые доты оказались завалены. Никто их не разбирал. Во Вторую мировую там свыше 23 тысяч только советских солдат погибло.

Саур-Могилу сдали, когда в радиусе 30 километров не осталось наших подразделений

— Почему не удержали высоту?

— Ребята защищали курган до 24 августа, — говорит Максим. — Сдали, когда в радиусе30 километровне осталось наших подразделений и никто не мог нормально прикрыть. Пока была артиллерийская поддержка, пока последняя установка «Града» не уехала, стояли. Силами пехоты, со стрелковым оружием, удержать такой объект нереально. К тому же стела на кургане (обелиск в честь героев Великой Отечественной войны) рухнула, прятаться негде. Ребята оказались в полуокружении. Рано или поздно они просто погибли бы. Учтите, что к тому времени туда стали прибывать российские военные. Это уже совсем иной расклад.

Потом говорили, что вроде кто-то шел к ребятам на усиление, на замену, но их по пути покрошили. Насколько знаю, никакого приказа на отход не было. Решили уйти. Считаю, что приняли единственно верное решение. Ну продержались бы еще три дня. И что?

Силами пехоты, со стрелковым оружием, удержать Саур-Могилу было нереально

— Как погиб Темур Юлдашев?

— 24 августа ребята из 3-го полка спецназа прорвались на Саур-Могилу на «пикапе» за ранеными. Забрали, в том числе, Темура и Ивана Журавлева. Но вместо того, чтобы вернуться другой дорогой, поехали той же. Их, естественно, ждали. От взрыва машина перевернулась. Ваня потерял сознание. Потом слышал, как Темур кричал… Ваня Журавель был нацгвардейцем. Он один из трех ребят, кто поднимали флаг над Славянском. Попал в плен в Донецк. Вообще не рассчитывал, что его кто-то отпустит. Когда обмен других уже произошел, чудом, без всяких списков его впихнули в автобус. Кто это сделал, почему, никто не знает.

Юлдашева мы долго искали. Думали, может, он в плену. Были даже слухи, что его нашли, что вот-вот, к Рождеству 2015-го, его обменяют. Ждали. А весной ребята из «Черного тюльпана» раскопали останки. Две экспертизы ДНК подтвердили, что это Темур.

В мае 2015 года его похоронили в Киеве на Лукьяновском кладбище. Вернувшись с фронта, я зашел на погост и стыдно стало. Семья Темура находится в Харькове, ухаживать за могилой некому. Сейчас установили нормальное надгробье. Нашлись люди, которые поддержали нас финансово. На вторую годовщину смерти собрались, помянули Темура.

— А государство что?

— Поймите, Саур-Могилу держали добровольцы — люди, которых нет по документам. Статус участника боевых действий Темуру дали посмертно. Честно скажу, Минобороны и Генштаб сделали все. И нардепы подключились. Но есть определенные процедуры. Единственный для нас вариант «узакониться» — через получение боевых орденов и медалей. Больше года в Администрации президента лежит представление на награды для ребят, участвовавших в боях за курган. Недавно мы пытались собраться. Оказалось, что практически все на фронте. 90 процентов оставшихся в строю добровольцев воюют дальше, в других подразделениях они официально оформлены, получили там статус.

— Как вы оказались в Донецком аэропорту?

— Вернулся домой. Было тяжело — ребята там, я здесь. Когда они выходили через Иловайск двумя группами, ранили Гордийчука — осколком разнесло голову. Думали, что не выкарабкается. В общем, куратора нет, тот погиб, тот пропал без вести, тот в плену. Подразделение распалось, возвращаться, по сути, некуда. Я находился в полудепрессивном состоянии.

В конце августа 2014 года ребята уговорили участвовать в парламентских выборах. Но предвыборной борьбы не получилось: у нас не было финансов. Такова наша выборная система. Нет средств — ты непроходной. Если они есть, имеешь обязательства перед олигархами. Можно сказать, повезло не вляпаться: мы не захотели брать деньги ни у кого.

Как-то пришел в «Народный тыл» к друзьям. Там встретил знакомого. Он из «Азова», бывший журналист. Говорит: «Їду в аеропорт, дозволили зробити репортаж». — «Давай я с тобой отправлюсь». Пробыли в ДАПе четыре дня в середине октября.

— Что там делали?

— Сразу сказали, что не будем обузой, готовы воевать. Были полностью экипированы. Я на самом деле взял в Краматорске у ребят трофейный российский автомат. Моему спутнику уже в аэропорту дали ствол, там было из чего выбирать. Наша задача – в случае боев, штурма находиться недалеко от штаба и подтягивать раненых к доктору. Резервная группа, скажем так.

— Тогда было перемирие?

— Да какое там! Война. В любой момент ты мог поймать пулю или осколок. Хотя там все заминировано, а подходы очень хорошо отрабатывала артиллерия, боевики умудрялись подбираться близко. К обстрелам очень быстро привыкаешь и перестаешь реагировать. В этом главная опасность. На третий день мне стало просто по фиг — стреляют рядом, не стреляют. Новый терминал простреливался насквозь. Современная конструкция, не за чем спрятаться. Представьте: стоит в поле огромная коробка. В ней «на соплях» с потолка свисают вентиляционные коробы, жесть, гипсокартон, утеплитель, и это все колышется от ветра, «дышит»…

— Чистый Голливуд!

— Кинематографисты пытаются что-то снять о Донецком аэропорте. Посмотрим… Так совпало, что за день до нас туда приехал Сергей Лойко (автор романа «Аэропорт»). Я тоже попал в объектив его фотокамеры. Когда Лойко вернулся, сразу дал кучу интервью. И вот вышло, что пиши, не пиши, что случайно там оказался, не имеет значения. Киборг!

— Самое смешное произошло позже. В конце года Лойко отдал снимки в Минобороны, разрешив их использовать для рекламы. У него были мои контакты, поэтому министерским сотрудникам он сказал, мол, этот человек подскажет фамилии ребят. Поздно вечером мне прислали фото. Говорю: «Этот погиб, этого не знаю, это сделано в старом терминале». — «Как же нам их найти, чтоб получить разрешение?» Отвечаю, что могу дать единственное «добро» — на мою абсолютно случайную фотографию. Но я с бородой — не по уставу, доброволец, с трофейным российским автоматом. Посмеялись.

Все снимки оказались утверждены, в том числе и мой. Думал, что будет маленький плакатик, висящий при выходе из какого-нибудь военкомата. Но, к удивлению, оказалась широкомасштабная кампания. И на каждом шестом бигборде написано: «Позывной Зоран, киборг, 35 лет». Устал повторять, что я не киборг.

— Почему такой позывной — «Зоран»?

— Это личное… Лойко сделал нас прототипами героев. 90 процентов романа — художественный вымысел.

— Автор так и написал во вступлении: «Художественный вымысел, основанный на фактах».

— Но прототипы срисованы с реальных людей. Я «Аэропорт» не читал. Честно скажу, не люблю книг о войне. Только начинаю читать, сразу вижу неточности. В сентябре издательство «Фолио» выпустило серию военных дневников. В том числе книгу о боях за Саур-Могилу, состоящую из двух частей: «Штурм» (это мой дневник) и «Оборона» Андрея Пальваля. Это не выдумки. О некоторых моментах я не написал. То, что было на Саур-Могиле, так и останется там. Жизнь все расставит по своим местам… Я против героизации. Но, как известно, «красота — в глазах смотрящих». Люди хотят видеть героя, потом разочаровываются. Как с комбатом Семенченко.

Однажды пересекся с ним на «Громадськом». Предложил бесплатно тренировать хлопцев на базе «Донбасса». В тот период немного тренировал 2-й батальон Нацгвардии.

Нормально договорились. На следующий день три часа его искал на базе. То он уехал, то обед. Дождался. Более самодовольного и чванливого человека не видел. Тебе через неделю-две пацанов вести в бой и все равно, насколько они готовы? Несколько раз потом там был, понял, что с ним иметь дела не хочу.

— Когда вас мобилизовали?

— В январе 2015-го пришла повестка. Сразу после этого мне предложили уйти на госслужбу. Говорю: «Не имею морального права. Я же на плакате призываю: «Мобілізуйся — захисти найдорожче!» Вначале договаривался, что возьмут в отдельный разведбат. Он как раз формировался из ребят 51-й бригады, которые были на Саур-Могиле. Но надо было пройти учебку. Опоздал. В итоге стал командиром группы 73-го морского центра специальных операций. Волонтеры называют нас «морские котики».

— Что делают группы специального назначения?

— Работают. Об этом периоде рассказывать не могу. Силы специальных операций сейчас создаются. Есть определенный опыт, успехи. Приезжают специалисты из-за рубежа — обучать наших, наши ездят на Запад. Но меня за год никто не отправил даже на курсы. Я мобилизованный офицер, на контракт не собирался оставаться. Вкладывать в меня деньги никто не будет. Это логично. С другой стороны, кто занимается группой спецназа? Командир. Короче, я своих сам тренировал. При этом спрашивал коллег, просил помочь, читал.

У меня была очень хорошая группа. Все задачи, которые нам ставили, выполнили. Героем я не был. Для меня герои — это пацаны в могиле. Точка. Но ни разу не сказал «не пойду» или «боюсь». Мы делали свою работу. Доволен, что за год в моей группе никто не погиб. Все вернулись к своим семьям. Двух ребят контузило. Не ранило никого, кроме меня, — подорвался на растяжке. Мог остаться без ног, но ангел-хранитель уберег. В очередной раз сильно повезло. Три осколка в глаз попали, остальные в ноги. Кости, нервы, сухожилия, сосуды целы, «мясо» зажило. Через две недели вернулся в часть.

— Откуда увлечение восточными единоборствами?

— Я всю жизнь ими занимаюсь. Вначале — вольной борьбой, джиу-джитсу, кикбоксингом, рукопашным боем. Позже японскими классическими школами. Вот вернулся в Киев, зал открыл. Опять тренирую.

— Как реагируете на происходящее в стране, в Киеве?

— Позитивно. Мы находимся в такой точке, когда каждое маленькое действие, каждое усилие — на пользу. Нельзя останавливаться. Самое страшное — разочарование. Иногда слышу: «Чего мы добились?» Понимаю, что все устали. Я тоже хочу отдыхать на море с детьми. Но сейчас не могу себе это позволить. Нельзя ныть. Наши дети должны жить в здоровой стране, в здоровой атмосфере, в здоровом обществе. Чем больше людей проснется, тем больше шансов победить быстрее. Нет денег — помогай пацанам в госпитале. Не хочешь — займись детьми погибших, хотя бы проведи с ними время. Есть миллион дел, которые можно выполнять, не имея средств. Время — гораздо важнее ресурс, чем деньги.

Недавно ехал в метро, встретил бывшего соседа по лестничной клетке. Не виделись лет десять. На его вопрос о делах ответил, что вернулся с войны. «Как ты туда попал? — недоумевал он. — Зачем пошел? Это же не наша война». Я одну остановку проехал и вышел. Не нашел, что сказать. Раньше вскипел бы, сейчас для меня эти эмоции лишние. Если ты можешь спокойно жить, бухать по пятницам, целовать девчонок и говорить, что тебя не коснулась война, поздравляю. Живи счастливо. Бог тебе судья. А мне есть чем заняться.