Фраза за фразой – льётся рассказ

Корреспондент газеты «Контраст» Андрей Гацуц встретился с известной украинской писательницей Викторией Колтуновой, чтобы задать ей несколько вопросов о ее последних работах и возможных задумках на будущее.

Корр. – Виктория, сколько на сегодняшний день написано вами рассказов?

В.К. – Около пятидесяти.

Корр. – И какой из них у вас самый любимый? Или все как родные дети?

В.К. – Не все. Есть вещи, которые являются как бы проходными. То есть, возник сюжет в голове, его хочется отписать, он сам просится наружу. Не отписать его нельзя, как-то непорядочно по отношению к сюжету. Он ведь хочет жить. Но потом видишь, что рассказ получился хорошим, но не глобальным, что ли… Например, «Овечка Долли». Этот сюжет мне пришел в голову много лет назад, когда только клонировали овечку, а она чуть пожила и умерла. И я подумала: от своей доли ты, Долли, не уйдешь. Спустя много лет написала этот рассказ. Великий ученый попытался обмануть свою судьбу, но не получилось. От своей доли не ушёл. Но сказать, чтобы эта мысль как-то потрясала, нельзя. Сюжет расписан тщательно, но в принципе этот рассказ – не открытие.

Корр. – А что вы считаете, все-таки, своим любимым, лучшим рассказом?

В.К. – До недавних пор таким был для меня рассказ «Убить Сталина». Как-то на литературном фестивале я его читала вслух, потом его обсуждали другие писатели и журналисты, присоединились пассажиры, дело было на борту теплохода. Рассказ вызвал оживленную дискуссию, настолько, что обсуждавшие увлеклись спором и вообще забыли про меня. Я долго сидела с поднятой рукой, потом кто-то заметил и воскликнул, давайте же автора послушаем, как она понимает и трактует этот фрагмент?

Корр. – В чем состояла дискуссия, и что, собственно, за фрагмент?

В.К. – Руководитель делегации предложил, чтобы я прочитала один из своих самых любимых рассказов, и я прочитала – «Убить Сталина». В нем речь идет о том, что Сатана, считающий Сталина своим врагом, так как Сталин его конкурент, отправляет в прошлое героя рассказа – Женю, чтобы тот убил Сталина в 1934 году. Его место тогда займет Троцкий. И предупреждает, что живым Женя не останется, его тоже убьют, но зато в СССР никогда не наступит 1937 год, не будет репрессий, не будет Великой Отечественной войны, все останутся живы, в том числе родители Жени. Наступит всеобщее благоденствие. После некоторых колебаний Женя решает пожертвовать собой ради общего блага, своей страны и своих отца и матери. И, когда все произошло так, как предсказывал Сатана, Сталин был убит, Женя растерзан толпой, и наступило всеобщее благоденствие, и так далее, Женя получает отпуск «с того света» на два часа и идет проведать своих, спасенных им ценой своей жизни, родителей. Но они не узнают его и злобно гонят на улицу: - Убирайся вон, подлец!

Дискуссия возникла о том, что один из слушателей посчитал, что картина всеобщего благоденствия не реальна, она не могла возникнуть, даже если бы к власти пришел не Сталин, а Троцкий. И вообще Троцкий не та фигура, которая могла бы захватить власть. Ему возразила журналистка Екатерина Пименова, сказавшая, что это не одна из возможных реальностей изображена, а совершенно символическая картина, это рассказ-притча и она видит в ней аналогию с Иисусом Христом, отдавшим жизнь за людей, которые его не признали и распяли. То есть, это рассказ о человеческой неблагодарности за благодеяния. Катя была абсолютно права, кстати, она тоньше всех воспринимала аллюзии и метафоры, но я еще добавила, что этот рассказ имеет еще две подоплеки, это – тезис о том, что нам не дано знать, как отзовутся в мире наши деяния и то, что задумано, не может быть воплощено в точности. «Мысль изреченная есть ложь» – сказал Ф.И. Тютчев. Здесь аналогии с Ветхим заветом и Евангелием переплетаются. Мысль – это Слово. Евангелие от Иоанна: «В Начале было Слово, и Слово было у Бога». То есть вначале был план построения чего-то, этот план задумал Бог и его в точности выполнил. Но Женя – не Бог, он человек, у него так не получается. У Жени тоже был план, но он вовсе не получился так, как ожидалось. Потому что это невозможно, как только план начинает исполняться, он меняется, пусть не на много, но меняется. Мысль, как только она изречена, меняет свою суть. Эту суть меняет окружающая действительность. И еще один философский подтекст – нельзя идти на сделку с Сатаной, даже из лучших побуждений.

Корр. – Да уж, тут много подтекстов и пластов. Это у вас всегда так, или только в этом рассказе?

В.К. – Об этом тогда меня тоже спрашивали. В принципе всегда.

Корр. – Я прочитал уже одно интервью с вами, получается, что ваш конек – это новелла? Малая проза?

В.К. – Не знаю, чем это объяснить, но действительно, меня не привлекают большие формы, популярные последние лет сто, когда новелла стала редкостью. До начала 20-го века новелла была в чести, особенно в период Возрождения, с началом страшного, наполненного революциями и войнами 20-го, на первый план выходит роман. Повесть и рассказ отступают в тень. Возможно, такие мировые катаклизмы требовали очень глубокого, вдумчивого осмысления? Хулио Кортасар, аргентинский мастер новеллы, считал, что: «Роман побеждает всегда по очкам, рассказ должен выиграть нокаутом». Вот это мне и нравится – короткий бой и нокаут. Мне кажется, что в таком случае основная мысль произведения глубже западает в душу.

Корр. – Расскажите об особенностях построения ваших новелл.

В.К. – Принцип построения почти всегда один и тот же. Начало, захватывающее с первых строк, напряженный сюжет. Возникающая в первых строках загадка. Резкие повороты сюжета, затем в конце разгадка, как правило, неожиданная для читателя. То есть, читатель идет себе своим путем и думает, ага, вот оно как, я эту загадку уже разгадал! А потом в конце, бах, и оказывается, что все вовсе не так.

Корр. – Например?

В.К. – Ну, например, рассказ «Меня казнят на рассвете». Начинается действие в келье, где проводит последнюю ночь перед казнью королева Мария Стюарт. Читатель думает, ну и что нового я о ней узнаю? О королеве Марии Стюарт писали и Цвейг, и Шиллер, и просто историки. Но сюжет строится на том, что Мария размышляет в свою последнюю ночь жизни о своем предназначении в жизни и о том, что для нее главное в страшном кровавом событии, предстоящем завтрашним утром. Достоинство королевы-католички или не до конца исполненный долг наследницы династии? И вот после второй трети рассказа, когда читатель уже увлечен размышлениями несчастной королевы, вдруг фраза! «За ее спиной зазвенел мобильник. Она выпростала руку из-под одеяла и взяла трубку». И оказывается, все не так и не то. А, в конечном счете, сама героиня и читатель вместе с ней, приходят к выводу, что все высокие рассуждения о долге перед династией, чистоте крови и так далее, перед лицом смерти отступают на второй план перед простыми и страшными в своей обнаженности чувствами обыкновенного человека.

Или рассказ «Расчет». Здесь нет авторского текста. Только диалог двоих сидящих в кафе людей. Без имен. Просто мужчина и женщина. Начинается с фразы: «И ты подписала эту бумагу? Как ты могла? Ты подписала себе смертный приговор! Неужели не понимала?». И дальше идет диалог, из которого ясно, что женщина совершила что-то, в чем упрекает ее друг, все увлекательно, но непонятно, что за бумагу она подписала. И так почти до конца, но в начале последней трети рассказа все выясняется и все кончается довольно печально. Точно так же, в рассказе «Слова, что нами руководят», читатель до самых последних строк не догадывается, что один из персонажей, Петр, не живой человек, а вымышленный, существующий только в воображении главной героини. Кстати, я сталкивалась с такими случаями, когда некоторые читатели так до конца и не понимали, что Петр не существует, и с недоумением спрашивали, а куда же он делся? Но большинство все-таки разбиралось в предложенной сюжетной коллизии

Корр. – Как вы находите свои сюжеты?

В.К. – По-разному. Одна поэтесса сказала мне, что не понимает, как можно сочинить сюжет, а вот стихи рождаются сами. А у меня наоборот, стихи точно не моя стихия. Извините за каламбур. Любовь тоже, никогда о ней не писала, мне эта заезженная тема не интересна, а вот сюжеты приходят в голову совершенно неожиданно и как-то вдруг. От сказанной кем-то в маршрутке фразы, или например, шла по улице, увидела около мусорного контейнера старый портфель, набитый пожелтевшими газетами, и родился сюжет рассказа «Чужой багаж». Еще случай на улице. Навстречу мне шла женщина в роскошном павло-посадском платке. Я подумала, что всех матрешек художники расписывают с павло-посадскими платками на головах. Потом подумала, что русская национальная игрушка, матрешка, представляет собой космогоническую модель Вселенной в миниатюре. Малое в большем, потом еще малое в большем и так далее. И мне захотелось написать рассказ-матрешку, состоящую из разновеликих частей, входящих друг в друга, как матрешка. Я написала рассказ «Эта старая лошадь Зубейда», в котором каждая последующая часть совершенно неожиданна и по объему меньше предыдущей. Последняя часть вообще – три строчки. Кстати, еще никто не догадался, чем этот рассказ закончится. Когда я читаю его со сцены, я всегда перед финалом, перед этими тремя строчками, спрашиваю слушателя, как вы думаете, чем все закончится? Предлагают разные варианты, но пока еще никто не догадался, как он заканчивается у меня.

Как-то увидела во сне бабушкин потемневший буфет, пустой, а на полке горсть желтой непонятной трухи. Утром проснулась и написала рассказ «Труха». О том, что нынешнее человечество морально представляет собой нравственную труху – какашки моли. Ну, и как всегда, неожиданный финал. Там есть такая напряженная сцена.

«Он сел в трамвай, проехал две остановки. Внезапно трамвай дернулся, припал на передние колеса, как на колени, затем стал медленно валиться на бок. Люди завопили, кто успел выскочить в открытую водителем дверь, кто стал бить стекла и вылезать, не надеясь пробиться через забившую выход толпу. Михаилу Ивановичу повезло, он стоял у самой двери и выскочил первым. Передних колес у трамвая не было, вместо них на рельсах виднелись две рыжие кучки.

Держась за сердце, Михаил Иванович бросился домой бегом. В транспорт садиться было опасно. В труху превращались рулевые колонки, стойки автомобилей, бензобаки. Из исчезнувших бензобаков на дорогу вытекал бензин. В некоторых местах он уже загорелся, и в воздухе воняло гарью, это сгорали автомобильные сиденья, шины, брошенные людьми на дороге вещи. Горячим воздухом поднимало вверх крупные черные хлопья, они кружились в жутком хороводе.

Кругом стоял крик и стон.

На крышу соседнего дома рухнула передняя часть самолета. За ней в воздухе струился шлейф рыжей трухи, которая ранее была задней частью. Дом охнул и присел. Посыпались камни, шифер, чемоданы пассажиров. Из распахнувшегося окна вылетела кровать с еще лежавшим на ней мужчиной в пижаме. Кровать ударилась об землю, и он, раскинув руки, как на батуте, подлетел кверху и шлепнулся на асфальт.

Сердце Михаила Ивановича колотилось прямо в горле. «К родным, близким, к семье», стучало у него в мозгу. Вот уже серая стена его дома, скамейка у входа в подъезд. Михаил Иванович остановился, чтобы перевести дух, он не смог бы сразу взбежать на третий этаж, сил не было. И вдруг, глядя на скамейку, заорал, завопил, завыл животным воем. У женщины, сидевшей на скамейке с бледным, как мел лицом, медленно от блестящих лакированных туфелек на ногах кверху ползла труха, ее ноги, она сама превращалась в рыжую гниль, в труху!».

Такой вот динамичный эпизод. Я как-то сидела в кафе Дома кино в Киеве и услышала разговор двух режиссеров за соседним столиком. Накануне в сборнике Союза кинематографистов вышел этот рассказ. Они говорили, что очень бы хотелось снять по нему короткометражку, но где взять деньги? Это было еще до того, как началась программа питчингов, то есть представления кинопроектов в Госкино.

Корр. – Я слушал, как вы рассказывали про матрешку, и подумал, что вы просто забавляетесь своими сюжетами. Литература для вас – это такая интеллектуальная игра?

В.К. – В какой-то мере, да. Даже спорт. В литературе есть такой прием – метафраз или парафраз. То есть, максимально близкий к подлиннику пересказ литературного текста, сохраняющий его общее значение. В этом случае выделяются три типа пересказа: пересказ-метафраз, пересказ-парафраз и пересказ-комментарий. Парафраз уходит немножко дальше от оригинала, чем метафраз. Но все это близко к тексту. А я себе придумала свой собственный метод. И назвала его Антифраз. То есть, я беру известное произведение (авторы метафразов тоже берут известное произведение, неизвестное никому не нужно) и рассматриваю его под совершенно другим углом зрения, нежели автор. То есть, ухожу от него в противоположную сторону, иногда углубляю и смотрю, что получится. Это литературная игра, конечно. Но считаю, что полезная. Для себя, для читателя. Например, повесть Гоголя «Ночь перед Рождеством». У него там герой – кузнец Вакула, встречается с чертом (черт тоже мужского пола), берет над ним верх и все заканчивается хорошо. А я написала рассказ «Ночь под Рождество», в котором героиня, Мария, женщина, в Святую ночь встречается с чертовкой, тоже женского пола, и все кончается печально. То есть, не совсем печально, но неоднозначно. С помощью чертовки Мария обменяла свою счастливую долю на счастье своих детей. Как мать она выполнила свой долг и счастлива, как женщина, утратила все. Там очень симпатичный образ чертовки, кокетливой самовлюбленной проказницы с розовым отвисшим пузиком, с кривыми тонкими ножками, рожками на головке, поросшей пухом. Она поучает Марию, как жить, вспоминает закон сохранения энергии, такая себе вполне современная чертовка.

Или еще. Есть у Акутогавы Рюноскэ два рассказа – «В чаще» и «Ворота Расёмон». По ним Акира Куросава поставил фильм «Расёмон». «В чаще» очень знаменитый рассказ, считается одним из лучших рассказов всех времен и народов. Главная его задумка состоит в том, что его герои все врут. Мир лжив, и где истина неизвестно. Или истин много, и какая из них верна, тоже неизвестно. Но я подумала, что посыл «все всё врут» в общем-то лежит на поверхности, это и так понятно. И написала рассказ «Пробка», в котором четыре персонажа, и все они, глядя друг на друга, ошибаются, принимая остальных троих не за того, кто он есть на самом деле, не понимают, не видят сущности другого человека. Заблуждаются абсолютно добросовестно не потому, что кто-то специально врёт, а потому один человек для другого в принципе непостижим.

«Она ушла в ванную, пустила воду, стояла, думала. Главное не злить его и не показывать страха. Хотя не показывать страха после раздавленного мобильника – показать себя дурой. Пусть, лучше дурой, чем…

- Где ты там? – раздался требовательный голос.

Она вернулась в комнату, села за стол. Али открыл бутылку вина, налил ей и себе.

- Как будет по-украински «пробка»?

- Корка, - машинально ответила она.

- А открыть бутылку?

- Видкоркуваты, а что?

- Вот так и люди, – ответил Али. – Не видно, что внутри. А откроешь, видкоркуешь, а там не то, что ждал. Нам не дано увидеть то, что есть. Там всегда оказывается не то, что ожидаешь. Думаешь, там одно, а оказывается совсем другое. Так ведь?

Еще философствует, издевается, со злобой и отчаянием подумала она».

Корка и пробка. Закрыт пробкой, покрыт коркой. Два слова, русское и украинское переплетаются в своих значениях. Но означают одно – закрытость, невозможность понять. Ну и еще одно значение слова «пробка», автомобильный затор, в который попадают герои рассказа в начале, и с которого начинается действие. В принципе тоже невозможность чего-то, невозможность двигаться, ехать.

Корр. – Вы сразу находите центральную загадку рассказа или она возникает во время работы над рукописью?

В.К. – Как правило, у меня сразу же возникает концепция. То есть, как бы появляются в голове три вещи – зачин, загадка и неожиданный финал. Я их записываю вчерне и сажусь думать над заголовком. И пока не придумаю заголовок, дальше дело не движется. Не могу начать, и все тут. А сложился заголовок, я его записываю, и вот тогда уже рассказ начинает литься, фраза за фразой. И еще есть такая странная особенность. Я не могу выдавить из себя ни строчки, если в комнате не убрано. Я не имею в виду мытые полы. Главное, чтобы не было набросано лишних вещей. А вот книги, журналы и газеты лежат горой на столе, посереди комнаты, потому что просто их некуда девать, и от этого невозможно уйти.

Корр. – У вас много мистических рассказов. Чем вас привлекает этот жанр?

В.К. – Он дает большой простор для оперирования идеями, поступками героев. Замечательный поэт Илья Рейдерман сказал как-то, что я напоминаю ему французского писателя-мистика 16 века Альфреда де Кюстина. Я поискала в Интернете, информацию об этом Кюстине нашла, но его произведений в сети нет, Рейдерман, видимо, читал его в какой-то старой книге.

Действительно, мистика у меня в рассказах часто присутствует. И вот что самое непонятное – иногда то, что я описываю в рассказе, потом сбывается в жизни. Например, за год до происшествия с убийством боевика Алана Дикаева в Одессе, я написала «Пробку». И так совпало, что нападение кавказца на героиню рассказа произошло там же на Фонтане, где был потом пойман Дикаев, на той же станции Фонтана. И зовут даже похоже Али и Алан.

И еще ярче совпадения в рассказе «Нашествие. Люди темной луны». Написан ровно за год до захвата Россией Крыма. Действие происходит в Одессе.

На Одессу нападают неизвестные очень странные люди (неизвестные зеленые человечки?). С моря и с неба. Заполонили всю Одессу. Наши люди при виде их непонятным образом теряют способность сопротивляться (в Крыму никто не ответил ни единым выстрелом на захват). Захватчики вкладывают в рот нашим людям черные пилюли и те превращаются в зомби (Киселевское ТВ?). Три главных героя – братья (мы тоже считали себя братьями до захвата Крыма). Двое из них становятся зомби, а один чудом избежал черной пилюли и сохранил разум. В конце рассказа он уходит в чешские Судеты, где собираются украинцы, не принимавшие пилюли, чтобы оттуда начать борьбу за освобождение Украины. Насчет Судет тоже как-то странно, в начале агрессии, я в статье о событиях 2 мая в Одессе, писала, что этот теракт напоминает начало 2-й Мировой войны, эпизод в Судетах. То есть совпадений масса. Там есть эпизод войны на море (наши корабли не выпускали из Крыма) и битва в небе (Боинг?). И я испугалась, так как в рассказе неизвестные люди полностью завоевали Украину.

Я побежала к экстрасенсу. Она сказала, чтобы я не переживала. Что рассказ, написанный с такой точностью за год до настоящих событий, уже как бы смоделировал ту ситуацию, что могла бы быть, и отпустил ее в космос. И потому эта ситуация как бы уже отработана для мультивариантной Вселенной и в действительности не произойдет. Возможно, Провидение специально отработало эту тему через вас, сказала она, чтобы такое не произошло в действительности. В общем, успокоила, слава Богу.

Корр. – Очень интересно. Окружающий нас мир, в действительности намного сложнее того, что мы о нем думаем. Опять-таки, вспоминаем рассказ «Пробка», то есть мир не то, что мы думаем, как мы себе его представляем. Вы сказали, что до недавнего времени вашим любимым рассказом был «Убить Сталина». Значит, сейчас вы больше любите и цените другой?

В.К. – На одном из порталов я прочла отзыв неизвестного мне молодого парня о том, что из всех моих новелл ему больше всего нравится «Крушение», а прочитал он все моё, что только было опубликовано на проза.ру. Я очень удивилась. Потому что «Крушение», наверное, единственный мой рассказ, где действие не только не летит вперед, а, наоборот, вращается по кругу. Как «День сурка». Он длинный, с кучей отступлений, экскурсов в прошлое. Политика там, экономика, жуть. Некоторые женщины-писательницы обиделись на меня за «предательство женской темы» (в нем нет ни одной героини-женщины), назвали женоненавистницей и заявили, что этим рассказом можно только подавиться. Типа, он просто «в глотку не идет». А тут молодой парень пишет, что он его самый любимый.

Но потом возникла такая ситуация на фейсбуке, когда на моей страничке схлестнулись две команды, каждая стояла на своем, не желая уступить ни пяди назад или вперед, а на самом деле, в заявлениях и тех, и других были рациональные зерна, но люди не могли придти к консенсусу потому, что каждый был в плену своей идеи, они сидели в своей идее, как в коконе, не понимая, что из этого кокона можно просто высунуть голову наружу. Он же не железобетонный. В мире нет однозначных явлений, не бывает, всякое явление надо рассматривать со всех сторон, поделить на составляющие, рассмотреть каждую составляющую отдельно. Но нет! Если человека захватила Идея, он больше ничего не видит вокруг. Он слеп.

В «Крушении» есть такие размышления главного героя: «…ибо своего мышления у человека нет, есть идеи и ложные посылки. Только единицы способны подняться над Идеей. Вместо того, чтобы творить жизнь, сообразуясь с собственными понятиями чести, добра и зла, человек дает Идее захватить себя и превратить в безликую, бездумную частицу толпы.

Во имя Идеи «Свобода, равенство, братство» сотни тысяч людей были гильотинированы в революционной Франции. Был казнен Людовик 16-ый и так отрекшийся от престола и никому уже не опасный. Но Идея вела рукой палача. И Николай 2-ой отрекся, но во имя Идеи был убит.

Дайте мне рычаг – и я переверну Землю! Дайте человеку Идею – и он перевернет мир!

Не давайте человеку Идеи – ибо он разрушит мир!

Идея – враг логической мысли, она не дает думать, она велит слепо действовать. А если Идея ведет солдат на защиту своей страны? Нет, это не идея, это чувство справедливости, жажда свободы и необходимость. Идея – это другое.

Это узаконенное заблуждение. Вложите человеку в руки оружие, и он будет яростно убивать своих ближних, нужен только соответствующий лозунг, обоснование. И обосновать что-либо так легко, стоит всего лишь объявить свое мнение истинным.

А ведь претензии на знание истины смешны. Мнение о чем-либо всегда субъективно, объективных мнений не существует. Существуют только субъективные мнения. Поэтому дураки часто свое мнение выдают за «общепринятое». И дураков всегда больше. И трусливых, тех, кто боится увидеть наготу короля тоже больше».

И вот, по некотором размышлении, я поняла того читателя. Он прав. Потому что, если такие рассказы как «Овечка Долли», «Око святого», «Бедлам», – рассказы о нашем времени и они уйдут в прошлое вместе с нашим временем, то «Крушение» будет актуально еще очень долго. Да и «Убить Сталина», пожалуй, тоже. И «Плыл над Назаретом аромат…» – это тоже не на один день.

Корр. – Виктория, скажите, почему в ваших рассказах всегда присутствует какая-то горечь, я бы сказал, что у ваших героев израненная душа. Почему я ни разу не встретил у вас светлый жизнеутверждающий финал?

В.К. – Все семьдесят лет советской власти она требовала от авторов светлый жизнеутверждающий финал. И писателям приходилось такой финал придумывать, иначе произведение не увидит свет. Но разве в жизни все так гладко? Наоборот, количество зла на земле превосходит количество добра. И светлый жизнеутверждающий финал (ну как же, в СССР всегда все было с помпой, все было победно и к великой дате) – это, в общем-то, фальшивка. Да, иногда добро побеждает зло, но чаще наоборот. После революции 1991 года жизнь внесла в общественное мышление такие коррективы: добро должно быть с кулаками. Ага, что-то дошло, наконец. Но семьдесят лет наши писатели исследовали человека с установкой – человек прекрасен, и в его жизни всегда есть место высокому подвигу. И это за столько-то лет, честно говоря, надоело. Мне вот лично, надоело. А потому мне интереснее посмотреть, как в душе обычного маленького человека уживаются и зло и добро. Чего там больше? Как сам человек воспринимает зло в своей душе? Оправдывает? Или втайне стыдится? Самый показательный рассказ в этом плане «Акт милосердия». Красивая успешная девушка Лиза пожалела своего невзрачного воздыхателя, неудачника, мелкого ничтожного человека, бывшего на грани самоубийства из-за пережитого на ее глазах унижения, и решила совершить «Акт милосердия» по отношению к нему. Она отдается Василию, не испытывая ничего, кроме жалости и физического отвращения. Жертвуя своими чувствами, поднимает его самооценку. Но, когда Василий догадывается о мотивах ее поступка, вместо благодарности он жестоко мстит Лизе, разрушая ее жизнь. Потому что ему легче вынести унижение, чем принять, оказанное ему добро, милосердие. Такой сюжет в советское время был невозможен. Но ведь подобное исследование темных тайников человеческой души тоже нужно для ее понимания. Всякое зло, вытащенное за ушко да на солнышко, уменьшается в своем объеме. Потому что читатель, скрытно оправдывающий зло в самом себе, теперь, когда оно названо, уже не сможет больше обманывать сам себя. Ну, во всяком случае, я на это надеюсь.

«Наконец он придумал. У него было фото Лизы еще со студенческой скамьи. Фотография, столько раз бывшая свидетельницей его мужских слез, теперь послужит ему для другого дела. На фото Лиза смеялась, откинув голову, ее окликнули и щелкнули. Так она и застыла в вечной улыбке. Василий вытащил из Интернета фото какой-то голой шлюхи, призывно раскинувшей ноги. Такими изображениями Сеть была забита под завязку. В фотошопе соединил тело порномодели и Лизину голову. Теперь она уже не смеялась, теперь казалось, что она запрокинула голову и разинула рот в пароксизме похоти. Эту фотографию он разошлет на компьютеры всех сотрудников в офисе и всех знакомых. Василий прекрасно знал Лизу, знал, что она не станет оправдываться и что-то доказывать, она просто исчезнет с работы, исчезнет из города, исчезнет из его жизни. Он победит ее. Возьмет над ней верх. Навсегда.

С дискетой он отправился в Интернет-кафе, чтобы нельзя было определить обратный адрес его компьютера. Ввел изображение. Набрал адреса всех сотрудников и общих с Лизой знакомых. Ему оставалось нажать на окошко «отправить». Но он медлил, понимая, что убивает Лизу, убивает свою мечту, его охватила жалость к самому себе. К ней жалости не было. Любое оскорбление, пощечины, все бы он ей простил, но не великодушие, не оказанное ему благодеяние.

Милосердия он ей не простит.

Он ее уничтожит.

Под его рукой мышь поползла вправо, побежал по экрану курсор и стал на окошко «отправить».

Он нажал на кнопку и дал команду. Послушные движению его пальца, тысячи сигналов разлетелись в разные стороны, неся по кабелям постыдное изображение. Василий убрал руку с мыши, откинулся в кресле и закрыл глаза.

На его губах застыла торжествующая усмешка».

Корр. – На сайте газеты «Контраст» под рассказом «И плыл над Назаретом аромат...» стоит коммент:

«Дуже дякую!

Прочитав Вашу останню новелу. Вона більше глибоко філософський твір, ніж звичайне оповідання. Написана, як завжди, майстерно. Раніше я вважав Вас більше художником, а тепер вже і не знаю. Ви глибокий філософ. У поєднанні виходить щось незвичайне. При читанні у мене на очах навіть виступили сльози…

З повагою, Доктор фіз.-мат. наук, професор, академік Академії наук-вищої школи України Валерій Швець»

И еще, он же о рассказе «Матильда»: Вы в совершенную форму вкладываете аллегорию, поучение, притчу, для проникновения, в которые требуются размышления. Мне все это нравится.

Такими же философскими притчами, по сути, являются ваши рассказы «Ошибка», «В полночь, каждую полночь», «Слова, что нами руководят» и особенно «Труха», где, как я понимаю, вы утверждаете, что человек грешен и смертен, но искусство, созданное им – бессмертно, так? Вот этот ваш глубоко философский, как пишет В. Швец, взгляд на вещи, он тоже входит в первоначальный набор: концепция, зачин, загадка и неожиданный финал? Вы его заранее задумываете, вот, мол, напишу такую притчу, или философия приходит во время написания?

В.К. – Я его вообще никак не задумываю. И о притчевости не думаю. Оно приходит потом, когда первый раз перечитываешь написанное, и тут приходит мысль, а ведь это же вот такое утверждение… и так далее. И только тогда начинаю подтягивать к этой основной мысли те куски и абзацы, которые ей еще не соответствуют. Именно потому, что писала, не думая ни о какой философии, в тексте попадаются куски, ей не соответствующие. Но все это приходится делать в процессе окончательной отделки. Находить лучший фрагмент и подтягивать к нему остальные. И выстраивать в соответствии с основным посылом новеллы.

Корр. – На украинском тоже пишете? На каком языке вам легче?

В.К. – Родной язык для меня русский. Но на украинском тоже пишу. И вот что заметила. Свой собственный авторский перевод, с одного языка на другой, ну бывает, что так надо, все равно получается хуже, чем первоначальный текст. Надо сразу писать на том языке, на каком будет публиковаться. И еще, очень интересная языковая особенность. Язык тянет за собой сюжет! Начинаешь на русском, сюжет развивается таким-то образом, начинаешь на украинском, сюжет развивается иначе. Разные языки – разные способы мышления. Иногда в одном рассказе использую два языка одновременно, авторский текст на русском, а прямая речь героев – на украинском. Используя разность языкового мышления, можно создать тем самым своеобразный колорит, как в рассказе «Обмен», например.

Корр. – Сейчас для Украины настали тяжелые времена. И наша культура не последний фактор сопротивления смутному времени. Фактор нашей самоидентификации. Поэтому именно сейчас писателю нужно иметь не только талант, но и мудрость и смелость. У вас все это есть. Спасибо вам.