Прибежала сойка...

Окончание.

Подошла Троица. Манана и Егор обменялись нежными поздравлениями и подарками по Новой почте. Она просила, чтобы он приехал на четыре выходных дня, Егор отговорился жуткой занятостью в редакции. Позже, анализируя произошедшую катастрофу, Манана перечитывала много раз личку на фэйсбуке и заметила, что, пожалуй, именно тогда с Троицы он стал писать реже и суше. Но еще долго ничего плохого не думала, списывая его все более короткие послания на занятость на работе, ведь он к Новому году должен был уйти, значит, подгонял все хвосты не сделанного.

Тем не менее, слова «Мое щастячко, мое коханнячко» присутствовали в его переписке.

У Мананы ёкнуло сердце, когда он один раз ответил ей совершенно невпопад и она поняла, что кто-то находится рядом с ним, и он не может писать то, что нужно по смыслу.

Она стала внимательно отслеживать время, когда писала ему, и когда он включал компьютер и отвечал ей. Не спешил. Явно.

Она спросила: ты очень занят на работе, большой завал, да?

Он: да, и потом мне кажется, что я слишком часто отвлекаю от работы именно тебя. Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, боюсь показаться настырным.

Она: а я хочу, чтобы ты вмешивался в мою жизнь, и это у меня впервые.

Следующие сутки он вообще не выходил в сеть. Сдача номера, брак обложки, что-то еще?

Манана решила прощупать почву. Написала так, на всякий случай, ожидая получить ответ: ну что ты, кисуля, как можно? Ты у меня одна!

Она: Сонечко, ты стал так редко мне писать. Может быть, нашел другую женщину, лучше меня, так наберись духу и скажи. А то я ведь такая, ни с кем и ничего, потому что есть ты, и у нас Хартия. Если ты встретил местную девушку с борщами и прочими удобствами, то я перестану заниматься вопросами нашей будущей совместной жизни, не буду тратить на это время. И вообще буду как бы считать себя свободной. А то ведь ни с тобой, ни без тебя, как-то неправильно. Мы же договорились, всегда говорить правду и без недомолвок.

И получила ответ.

Он: Манана, лучше тебя быть не может! Но согласно п. 5. Да. Не занимайся нашими общими вопросами и вообще, как бы считай себя свободной. Так будет правильно.

Она: Напомни пункт 5.

Он: говорить открыто о форс-мажоре в интимных вопросах.

Она: я почувствовала, сердце ныло. А я этого не делала. Я понимаю, борщ, ехать никуда не надо, удобно. Смешно то, что ты мне в самом начале сказал, что возможно все, кроме одного, ты никогда не оставишь меня ради другой женщины.

Он: да, я говорил правду. Верх взяло не тело женщины... У нас с тобой немного не складывалось, о чем мы, конечно, догадывались, разные города и твой Саша. Об этом надо прямо заявить. А потом называть второстепенные так называемые «причины». Звучит внешняя сторона очень даже банально, пришла ко мне моя Юля и сказала: ну и сколько ты будешь жить без ежедневного борща и душа? (То, что имеет даже твой нахлебник Саша). И неизвестно сколько в моем возрасте это будет продолжаться...Поэтому прошу не считать это изменой, я пытался, пробовал…

Она: ты променял меня на борщи и душ?

Он: я просто устал от Саши. От его оскорблений. «Брачный аферист, решил жениться по расчету». То, что я тебя люблю, даже не обсуждается. Жизнь, это динамика... Кто кого почему захотел, с кем спит, с расчетом или без расчета, или начал с расчета, а закончил любовью, это праздные размышления с позиций остановившегося Сашиного времени. Для него всякий – соперник и конкурент на жилплощадь, это же понятно. Как по нему, так надо мужу и жене жить порознь и доказывать свою бескорыстие.

Она: это было один раз, и больше не будет. Он обещал.

Он: не верю в его обещания. Ты сделала его счастливым, а значит сильным. И он сильнее меня.

Она: я многих сделала счастливыми за свой счет. Но ведь я тоже человек и тоже достойна счастья. Почему у меня его нет?

Он: да, и я об этом, что сделала многих. Но надо разобраться, почему не захотела или не смогла для себя. Я знал женщин, которые за свое счастье глотку перегрызали. И такой вякнувший Саша в минуту оказался бы черт знает где. А ты носишься с ним, нянчишься, боишься ему слово сказать. Может тебе нравится твоя свобода… И ты просто не хочешь постоянного мужчины.

Она: чушь, чушь! Сколько раз я тебе говорила, что для меня самым большим счастьем было бы иметь одного мужчину от юности и до старости. Не заморачиваться вопросами секса, измен и прочей фигней вообще! Ты меня не слышишь, не хочешь слышать, тебе так удобнее. Свалить вину на меня, на Сашу, кого угодно, только бы не отвечать за себя.

Он: я верю тебе. Но это то, что выходит по факту действенного анализа этой пьесы, что мы имеем в финале. Ты живешь в одной клетке с Сашей, которая кажется тебе твоим крепким домом, а на самом деле ты уже там не хозяйка. И не хочешь выгнать из нее маленького варяга. Это уже не твой дом, не твое гнездо, не твоя клетка.

Она: иногда человеку комфортно находиться в клетке, во лжи, в обмане сознательно, но приятно, и это тоже бывает правильно. Скажи мне правду, я не навязываюсь тебе, я никому никогда не навязывалась, но скажи правду, ты любишь меня?

Он: да!

Она: ты вернешься ко мне?

На экране монитора долго ничего не было. Потом заплясали три точки, видно было, что Егор отвечает. Потом они застыли… исчезли надолго… снова появились… исчезли.

Манана оцепенело ждала.

И возникло слово короткое, как кинжальный удар.

Нет!

Манана отошла от компьютера. Пошла на кухню варить отвар из шиповника для Саши. Поставила на плиту и ушла к себе в кабинет, додумывать эскиз задника для клуба. Запустила стиральную машину с грязным бельем. Вытерла пыль в прихожей. Отнесла отвар Саше, попросила ее не беспокоить. И пошла к себе в спальню.

Легла на кровать и стала думать. Что произошло? Что? Час назад все было хорошо. Она была с Егором, она ждала его, обдумывала программу его ближайшего приезда. Собиралась к портнихе, сузить немного в поясе шелковую пижаму, которую она ему купила. Отнести деньги в мастерскую рам для картин, там уже готовы для нее три штуки. Она просто собиралась жить дальше, просто жить. С ним, любимым человеком, самым близким для нее, ставшим ее частью. И своим подопечным Сашей, который, в общем-то, никому не мешает и мешать не будет.

И вдруг все рухнуло и надо осознать. А она не может. Не может.

Где сломалось, где прошла трещина по тому мостику, который связывал «Я тебе обожнюю» с коротким кинжальным «Нет»?

Зачем она спросила про другую женщину? Может еще потянулся бы хоть какое-то время тот мираж, в котором она жила почти год? Еще какое-то время в клетке обмана, где так комфортно, тепло и уютно, если даже знаешь, что стены ее только видимость и защитить не могут. Но думаешь, что ты внутри, а значит в крепости.

Все равно, рано или поздно, стены крепости, выстроенные из тумана, расплываются, расходятся в клочья.

Но так можно дальше отодвинуть реальность.

Он сказал при венчании в мансарде: я боюсь твоего кольца. Боюсь, что ты вдруг бросишь меня, и что я буду делать с кольцом, как смотреть на него? Это такая боль!

Значит ему знакомо это состояние, он его сам пережил. Как же он может подвергать меня такому терзанию? Почему ему меня не жалко? Что я ему сделала?

Манана попросила Сашу отвечать по телефону, что ее нет, что она уехала в Карпаты на этюды. То же самое отвечать, если кто-то позвонит в дверь. Он спросил, а если это будет что-то важное?

Она ответила, что ничего важного нет. Не бывает вообще.

И только через двое суток мучительных раздумий и воспоминаний, перемалывания вариантов возможного развития событий, до нее дошло окончательно, что Егор от нее ушел, и что его в ее жизни больше не будет.

Она закрылась в своей спальне на ключ. Каталась по кровати и выла. Била рукой по батарее отопления, пока рука не стала в этом месте синей.

Саша пытался открыть дверь и войти, но у него ничего не вышло. Он звал ее, она не отзывалась. Он слышал ее вой и плакал от бессилия, от невозможности помочь.

Единственное, что вытащило ее наружу, это мысль о том, что Саша голоден, что сам он не может ни пойти за едой, ни приготовить себе горячее.

Но еще много дней она вдруг бросала то, что делала, запиралась у себя в спальне, и сквозь три стены до Саши доносился ее надсадный крик и горестно-речитативное: нет, нет, нет, не могу, не могу, не могу...

Манана Егору:

Все рухнуло. Лежу мертвая. Вот встала, написать тебе письмо. Ничего не ела, не могу. Я столько раз тебе говорила, что хочу прожить без измен, что сама никогда тебе не изменю, я получаю наслаждение от своей верности. От своей чистоты. Может тебе это непонятно.

Ты не только мне изменял, но еще и подковерно.

Как это, наверное, смешно – алое венчальное платье, кольца Орла и Орлицы, Хартия, Святое впитывание Семени в тело, вся эта мистическая красота единения двух тел и двух сердец.

Мне казалось, что ты понял, почему мне так не понравилось, когда ты написал: «Отменная блядь в постели, что еще нужно мужчине»?

Я думала, тебе нужно другое. Творить, работать вместе, жить своими идеалами. Строить вместе свое благополучие. Для двоих. И помогать каждый своим родителям, потому что это можно, только имея деньги.

Ты, наверное, будешь советоваться с твоими отцом и матерью. И они тебе посоветуют железный вариант. Свое, местное. Какой еще Киев и эта «столичная штучка», картины и книги? Какая школа арт-критики?

«Кремезна жинка с борщами и отменная блядь в постели, что еще нужно мужчине»?

Я буду зависеть от расхожего мнения, что лучше, что хуже…

Я не смогу написать на ФБ: сонечко, мне предлагают продать «Площадь на рассвете в июле», что ты на это скажешь?

Кому я напишу, кого спрошу? Нет тебя, нет...

Я очень тебя люблю.

Мне казалось, что просто люблю. Нет, не просто. За год, что мы вместе, пусть виртуально, но и в постели тоже, ты врос в мое сердце, в мое тело, в меня всю. Я люблю твой запах, твой пот, твои волосы на спине, твою теплую шею, твой голос. Твои советы, твои ответы на мои вопросы. Совместную работу над сюжетом.

Ты ударил меня ребром ладони по горлу.

Ты убил меня.

Я мертва.

Егор ответил.

Да, рухнуло. Невозможно прятаться от него по комнатам и творить. Любовь, как и творчество, нельзя откладывать и прятать. Я устал воевать за свое право на тебя. Ты не хочешь куда-нибудь его отправить, ты любишь его, а не меня. Так оставайся с ним.

Манана Егору:

Дело не в нем, и мы оба это знаем. Ты спекулируешь на калеке, несчастном инвалиде! Я все понимаю, я умная, как ты можешь мне врать? Я пролистала в памяти все неосторожные фразы, который у тебя вырывались в постели, твой взгляд на копию Рубенса в Западной галерее, как ты смотрел на картину. Тебе нравятся Большие Женщины, плоть, куча большой плоти, потому что ты человек слабый и только овладев Большой Плотью, чувствуешь себя мужчиной, самцом, победителем. Большая Женщина Феллини! С нормальной женщиной ты остаешься таким слабым человеком, какой ты есть на самом деле. Я поняла это в тот момент, когда уловила твой взгляд на картину Рубенса, взгляд на эту розоватую гору мяса. С того момента я отдавала себе отчет в том, что я для тебя творческий проект больше, чем жена, но я-то думала, что проект честный! Ты расстался с той женщиной, Юлией, потому что она не могла быть тебе соавтором, она способна только быть Большой Плотью. Как соавтора ты нашел для этого меня, понимая, что реализовать себя в искусстве для тебя возможно только в паре со мной. Без меня ты критик, но не творец. Мы подписали Хартию, чтобы никогда не врать. Так я надеялась, так я предполагала. Но ты творчеству предпочел борщи, глаженную рубашку и Плоть. Это твой уровень притязаний, твой порог, у меня другой. Но как отвратительно, что ты пытаешься свои грехи переложить на плечи беспомощного калеки, обездоленного человека. Обвинить его в своей вине, переложить свой груз на его плечи. А если бы я была менее проницательной и действительно выгнала его из дому? Ты готов и на это? Почему ты не скажешь честно, что «не потянул» меня, не дорос, или просто не любишь? Почему ты продолжаешь трусливо врать?

Егор Манане.

Я люблю тебя. Мне самому тяжело дался мой уход. Но ты никогда не решишь вопрос с Сашей, а я не могу терпеть его скандалы. Не могу жить в такой атмосфере.

Манана Егору.

Ты упрямо прикрываешься Сашей. Это понятно. А мне чем прикрыться? Как я объясню своим друзьям, знакомым твой уход? Я знакомила тебя с ними как моего мужа. Ты жал им руки в качестве моего мужа, спутника жизни навсегда. Мы советовались с друзьями насчет ресторана для свадьбы и церкви для венчания. Рассказывали им свои планы совместной жизни и работы. Что я скажу теперь? Почему ты поставил меня в такое положение, когда я должна врать, выкручиваться, или мне рассказать им о твоем влечении к Большой Плоти, чтобы быть правдивой? О твоих слабостях, которые лягут позором и на мои плечи?

Егор Манане.

Зачем? У тебя есть та же версия, что у меня. Нам не дал жить вместе Саша. И все. Красивая, нормальная версия.

Манана Егору.

Это ложь! Это отвратительно! Отвратительно!

Манана вскочила, откинула кресло в сторону и бросилась на кухню. Налила себе ряженки из холодильника, чтобы привести в порядок нервы. Холодная ряженка всегда ее успокаивала. В детстве она ходила с мамой в магазин «Продукты», тут же на Прорезной, который был напротив их дома, в здании с колоннами. Там было кафе с высокими стоячими столиками, и там мама каждый день покупала ей стакан холодной ряженки и темную медовую коврижку.

Запрокинув голову, Манана пила ряженку большими глотками. В кухню въехал Саша и посмотрел на нее вопросительно, что случилось?

Манана не ответила и отвернулась.

Ночью она лежала и думала. Делать что-то, писать, рисовать, жить сил не было. Одна мысль билась в голове, почему так больно, почему она переносит так тяжко, так страшно его уход? Была ли она влюблена в него настолько? Некрасивый, слабый человек, предатель… да, он ее круга, да готова была за него в огонь и воду. Но почему в огонь и воду? Что она могла найти в нем, чтобы настолько отдать себя всю, потерять свою личность?

Ответ пришел неожиданно, но встал перед ней четко и ясно. Ответ она увидела в сером рассвете за окном, куда нечаянно бросила взгляд, измученная долгими ночами без сна. Серый рассвет за окном той спальни, которая раньше была спальней ее родителей, где они зачали когда-то ее саму. Вот так, наверное, лежала ее мать перед рассветом, улыбаясь навстречу своей дочери, пришедшей во вселенную в ту ночь.

Егор заменил ей семью. В 19 лет она осталась одна в огромном Киеве, где тихий, невидимый с первого взгляда дед не мог играть для нее роль старшего, советника, он просто существовал рядом с ней. И скрытно, незаметно для нее самой, ее жгла тоска по умершей бабушке, по уехавшим родителям, променявшим её на давний семейный бизнес в Кахетии, где она могла похоронить свою профессию художницы, ей там нечего было делать. По семейной атмосфере, когда прибегаешь с улицы, и тебя встречает мама, а папа спрашивает, как дела, когда рады твоему приходу и есть у кого спросить совета, и кто-то порадуется за тебя, твоим успехам или наоборот, огорчится вместе с тобой. И поправит сзади воротничок, или улыбнется, увидев утром на кухне. Егор заменил ей отца и мать, бабушку, деда, не рожденных ею до сих пор детей, и в то же время был ей мужем, ее парой, он был для нее всем. Потеряв Егора, она снова потеряла семью.

Она ощущала эту потерю, как потерю всего. Не только его, но всего. Обретенного ею смысла существования. Не для себя, для другого. Наверное, она и Сашу взяла к себе для того, чтобы восполнить этот вакуум, но он не мог дать ей того, что Егор. Саша ее подопечный, а Егор был для нее опекуном, и ее женская податливая суть жаждала мужской опеки, мужа, отца. А она отвечала ему той любовью, что накопилась у нее за долгие годы, когда не на кого было излить свою нежность, свою потребность любить. Материнскую, женскую, дочернюю, любовь всех ипостасей своего пола, накопленную, сконцентрированную за долгие годы одиночества, она излила на тот единственный объект, который если не был для этого идеальным, то, во всяком случае, наиболее подходящим.

И теперь она снова одна на широкой кровати, где уже привыкла, протянув руку направо, встречать его левую руку, знать, что здесь есть существо, которое она любит. Не так важно, что он ее любил, важно было, что она любила, и наслаждалась ощущением собственной нежности, верности… Ей было кого любить, и в том, оказывается, был смысл ее предназначения.

Ложь, мираж. Она оказалась игрушкой в его руках, лживым проектом. Предметом, заменившим на время отсутствия другой, более желанный, предмет. И снова нет семьи, и снова нет отца, матери, бабушки. И непонятно, почему судьба сыграла с ней такую злобную шутку, чем она обидела ее, свою судьбу.

Манана поехала во Владимирский Собор, куда они вместе ездили с Егором. Ходила от иконы к иконе и молилась Святым, чтобы они избавили ее от этой душевной муки. Перед иконой «Нечаянная радость» стала на колени и просила Богородицу послать ей хоть какой-то знак, что она не одна, что Божья сила с ней.

На выходе из Собора ей стало легче. Она перекрестилась и пошла на метро. Станция «Университет» очень глубокая. Манана долго ехала вниз, ей снова стало плохо, затошнило и казалось, что серая лента эскалатора везет ее прямо в преисподнюю страданий на новые муки.

Но нечаянная радость все-таки пришла.

Позвонил Олег Иванович и сказал, что Союз художников решил устроить необычную выставку – презентацию. Новый вид работы – выставка одной картины. И выбор пал на нее. Есть ли у нее что-нибудь достойное? Если нет, у нее две недели, чтобы написать.

Манана подумала и сказала, что напишет новую. Две недели ей хватит.

Она погрузилась в работу.

На зеленой траве паслась мощная молодая корова. Ее оседлал сзади огромный, тонкий в деталях, комар с человеческой головой, и личиком, удивительно похожим на арт-критика Егора Сойку. Личико было искажено похотью, глаза, замутненные сладострастием, устремлены в одну точку. Корова, расставившая задние ноги, наоборот, косила на зрителей влажным глазом, словно упрашивая, ну не смотрите же, я стесняюсь. Однако не переставала жевать траву, совмещая приятное с полезным.

Картина называлась «Всякая любовь священна».

Около нее собралась такая толпа любителей настоящей живописи, порнухи, поп-арта, сюрреализма и концептуализма, что не протолкнуться. Еще бы, Манана Ташидзе, эта гордячка, с ее аристократическими манерами, утонченностью вкуса в рисунке, колористике и деталях, не позволявшая себе ни на полотне, ни в жизни ничего выходящего за рамки приличия вдруг, разом, отбросила все свои хорошие манеры и ударилась в брутальность, не свойственную даже самым отъявленным хулиганам современного искусства, созидающим из чугуна коровьи лепешки и козьи какашки, вознесенные на гранитный пьедестал.

Конечно, коровья лепешка – подлинный продукт настоящей жизни, но уже конечный, а тут таинство самого процесса зарождения. Начало начал. Это всегда вызывало у посторонних наблюдателей интерес.

Посетители толпились и около столика с журналом отзывов. Столик, старинный из черного лакированного дерева с инкрустацией перламутром, доставила из своего дома сама Манана, поскольку считала столик своим талисманом, она под ним играла с куклами в детстве, и кроме того, думала она, ничья рука не посмеет написать на таком столике в ее адрес что-нибудь ругательное. Изящно изогнутые черные ножки с бронзовыми накладками, бронзовое соединение двух половинок столешницы, покрытой перламутровыми бабочками, такое произведение искусства само тянуло на какой-то нежный, ласкательный отзыв.

И столик помог!

«Мощно, такого никто не ожидал», – записал арт-критик Теодор Иванченко.

«Наш украинский Сальвадор Дали!»

«Манана Ташидзе переплюнула самого Иеронима Босха, горжусь, что она моя соотечественница».

«Новое слово в живописи и философии!!!»

Манана стояла с бокалом шампанского в руке, окруженная поклонниками, возбужденная, радостная, блестя глазами, и принимала поздравления.

Вечером первого дня вышли телевизионные репортажи, назавтра печатные издания. Молчал только журнал «Український живопис», словно воды в рот набрал. Председатель союза художников позвонил в редакцию, узнать, будет ли журнал печатать отзыв о выставке, но редактор, заслышав фамилию художницы, бросил трубку.

А впереди Манану ждали еще две недели триумфа. Две недели, стоя у картины, принимать поздравления и выслушивать восторги.

И тут… Позвонил Олег Иванович.

– Манана, голубушка, есть чудесное предложение, на сегодня самая большая предложенная сумма 25 000 долларов. Советую соглашаться.

– И кто этот меценат?

– Целый коллектив. ЛГБТ-сообщество.

– Зачем им? И кто им даст такие деньги?

– Деньги им дают различные фонды ЕС, а картина им понравилась названием и концепцией. Действительно, считают они, всякая любовь священна. И они просто в восторге от образов.

– Олег Иванович, давайте подождем, еще не конец, может, будет более выгодное предложение.

Выгодное предложение поступило через два дня.

Олег Иванович просто заикался.

– Сотбис! – кричал он. Предлагают выставить на Сотбис. Первоначальная цена 100 000 долларов!

От такого шанса нельзя было отказаться. Но... могут вообще не купить. Ни за сто, ни за сколько… А сбор, расходы, доставка, все это придется оплачивать из своего кармана… Если не купят, эти деньги пропадут. И посоветоваться не с кем. Олег Иванович заинтересованное лицо, расходы не несет, а доход как галерейщик будет иметь. Поговорить бы с Егором… ну, это просто смешно.

Манана оплатила все расходы и вылетела в Лондон.

Пока шли торги, она просто слонялась по коридору. Нервничала. Ее лот был пятым. Через 20 минут заглянула в зал. На экране цена - 250 000 при шаге лота в 25 000. Ушла снова в коридор. Села на подоконник, постаралась уставиться в одну точку и медитировать, чтобы ни о чем не думать.

Все! Купили! 600 000 долларов! У Мананы перехватило дыхание. Она знаменита и богата. Все. Исполнилось. Своими руками, своим талантом, трудом, добилась… После этой картины, после такого триумфа пойдет и пойдет. Вверх, вверх, не останавливаясь, к успеху. Так ей говорил Олег Иванович, и она сама точно знала, что так будет. Спасибо тебе, «Всякая любовь священна», ты привела меня к триумфу, которого я и не ожидала.

Начались приятные хлопоты, заплатить налог с продажи в Лондоне, найти банк, куда положить деньги, которые она сможет снять в Киеве. Поменять билет назад, потому что она не успевала в срок на тот обратный билет, который взяла еще дома.

Среди этих хлопот Манана почти не заметила, хотя и прочитала, СМСку на телефоне. Писал Саша.

«Ухожу в приют. Решение принял сам. Не волнуйся обо мне. Отвезет Лариса, ключи у консьержки».

Саша переехал в приют? Ладно, подумаю об этом потом. Кто такая Лариса? Тетка со второго этажа, которая моет лестницу, да, вспомнила, она иногда заходила к Саше.

Самолет взмыл в воздух, неся в своем чреве красивую, довольную собой, богатую, успешную женщину. Поплыл над облаками, мягко покачиваясь на поднимавшихся от горячей земли воздушных потоках.

Могучий орел любовно сжимал ее в своем клюве, унося на вершину Горы Чудес, и, выглянув в иллюминатор, Манана увидела под собой мощные маховые перья, мерно колыхавшиеся в голубоватом пространстве.

Открыв входную дверь, Манана удивилась необычной тишине и спертому воздуху. Потом догадалась, Саши нет, окно он не открывал, давно никто не входил во входную дверь, вот потому тишина и духота. Она прошла к себе в спальню, открыла чемодан и выложила на кровать свои вещи, чтобы не мялись, расправила аккуратно по кровати. Несколько платьев Сен-Мартин, купленных в Лондоне. Лодочки цвета нюд от Маноло Бланик.

Выкинула в мусор увядшие цветы, оставшиеся еще с первого дня выставки, когда их ей носили огромными букетами. Вымыла и расставила по местам вазы из-под букетов.

Ей стало не по себе, пустота и тишина начали давить на нее.

Она вошла в комнату Саши и оперлась о косяк двери плечом. Комната полнилась следами внезапного отъезда, шкаф приоткрыт, на нескольких поломанных стульях валялись брошенные, не нужные на новом месте вещи.

Ее взгляд коснулся пола, темных, коричневых, потертых половиц, выдержавших столько давлений и скольжений человечьих шагов. Местами половицы совсем обнажились от бывшего лака, открыв рисунок текстуры дерева и кружки, оставшиеся на месте бывших сучков.

Дому больше ста лет, когда же росли эти деревья, подумала Манана, еще живые они видели в лесу птиц, насекомых, а здесь многие поколения людей топтали этот пол, издававший в ответ старческий скрип и вздохи. Как он относится к нам, людям?

Презирает, любит, снисходит?

Там, где стояла кровать Саши, остался блестящий лакированный прямоугольник. Один, не тронутый многочисленными шагами, ходивших по комнате людей. Там всегда стояла кровать. До Саши на ней спал покойный дед Мананы. Там она обнаружила его однажды утром, отошедшего в вечность так же застенчиво и неловко, как жил.

Надо будет позвать эту женщину со второго этажа, как ее? Лариса, она отвезла Сашу в приют. Она заберет Сашины вещи, которые он оставил. Отнесет к церкви и раздаст нищим. Что-нибудь возьмет себе, такая неимущая, моет лестницу за копейки.

В комнате пахло Сашей. Лекарства, ихтиоловая мазь, которой он лечил какие-то свои болячки, затхлый дух редко мытого тела.

Манана прошла через комнату и распахнула оконные створки.

Перед нею, в метре от окна высился торец соседнего дома, серая бетонная стена, закрывающая небо и город. Больше из окна ничего не было видно. Свет и воздух в комнату поступали, пусть немного. С рассвета и по закат стена была темно серой и грубой, но с пяти до половины шестого солнце находилось в той точке, когда его лучи проскальзывали по стене, образуя косой ромб, в течение получаса наполнявший комнату короткой радостью света и тепла.

Манана открыла окно, и свежий ветер закружил по комнате, подхватив на свои струи застарелые Сашины запахи. Попытался вынести их наружу, но столкнулся со стеной напротив. Оттолкнулся от нее и снова влетел назад, закружил в середине бывшего Сашиного гнезда-клетки. В центре круг давно свитого гнезда, по сторонам – квадрат стен, клетка. Запахи считали комнату своей, давно обжитой, и упорно не хотели покидать ее, цеплялись за мебель, за стены, метались по центру, вылетали наружу и снова влетали, отбившись от противоположной серой стены, по которой уже начал свое движение светлый солнечный ромб.

Комната тоже не хотела расставаться с тем, что давно считала своей собственностью, хмурилась морщинами отпадающих грязных обоев.

Пожалуй, теперь можно будет использовать эту комнату под мастерскую, – подумала Манана. Картины и все материалы оставить наверху в мансарде, в мастерской от Союза художников, с номером на двери. А текущую работу производить здесь, не поднимаясь наверх на несколько этажей. Надо только снести вниз мольберт, этюдник, запасы алебастра, кое-что еще. Сделать ремонт, освежить.

Эта мысль мелькала у Мананы еще тогда, когда был жив дед, но потом эту комнату она отдала Саше.

Выбросить все лишнее, поменять старые стулья на новые, шкаф надо оставить, пригодится. Вот там, где лакированный прямоугольник следа от его кровати, будет стоять мольберт, самое выгодное место по освещению. Для живописи темновато, конечно, но рисунок и лепка пойдут. Можно использовать те светлые полчаса для контроля. Подобрать галогенные лампочки. По сути, ее квартира увеличилась на лишние28 метровплощади.

И надо оставить открытым окно хоть на сутки, чтобы ушел этот едкий запах ихтиоловой мази.

Спустя два месяца после триумфального Сотбис Манана обнаружила в почтовом ящике письмо. Оно было от Саши.

Он описывал свой новый быт в приюте, узенький шкафчик, доставшийся ему от предыдущего обитателя палаты, умершего за неделю до его поселения, старика. Толстую повариху Маню, пьющего сторожа Петра. Писал, что очень скучает по Манане, просил прийти. Вспоминал лучшие моменты их совместной жизни, когда она входила в его комнату одетая «для выхода» и спрашивала его мнение насчет одежды и обуви, подходящих к наряду украшений. Когда вносила к нему небольшую картину, спрашивала: ну как?

Писал, что ему очень недостает этого всего в приюте, не хватает музыки, доносящейся из ее спальни. Общения с ней, ее друзьями, некоторые из них изредка заходили к нему – поздороваться.

Но, что его мучает больше всего, так это осознание того, что он разрушил ей и Егору жизнь! Не дал им поселиться вместе и жить счастливо. Грубо влез в их отношения, все поломал. Писал, что глубоко раскаивается в этом и просит прощения. У нее отдельно и у Егора отдельно. Не знает его адреса, но просит Манану передать Егору, что он, Саша, просит у него прощения, понимает, что не заслужил, но просит хотя бы для того, что бы облегчить себе совесть и душу.

«Простите, меня, простите великодушно. А я себя простить не могу. Я оказался эгоистом, никчемным человеком, я виноват, и с этим чувством вины буду жить до конца. Так мне и следует. Но, если простишь меня, Манана, приходи, я скучаю за тобой. Твой друг Саша».

Манана дала Ларисе 200 долларов, велела поменять их на гривны, купить Саше на Бессарабке самых лучших фруктов и полкило его любимого сулугуни. Узнать, что ему еще нужно, все, что ему будет необходимо, Манана ему купит обязательно.

И Лариса ему это отвезет.

8 августа2018 г.