Прибежала сойка...

– Но это же отвратительно! Совершенно отвратительно! – полная женщина в цветастом платье с возмущением рассматривала картину Александра Ройтбурда, на которой был изображен голый мускулистый мужик в черной бандане, занимающийся наглым непотребством прямо на глазах у зрителя. Возмущение посетительницы выставки в Доме художника на Львовской площади разделяли, в основном, зрители ее поколения и те искусствоведы, которым было поручено «закопать» Ройтбурда или, не трогая его, приподнять других художников.

То, что данная картина является гвоздем сегодняшней экспозиции, было ясно из того, что, во-первых, она была одна такого рода, висела в центре стены, напротив входа в зал, слева и справа помещались явно слабенькие работы. Во-вторых, все остальное показательно отличалось от «Мужчины в бандане» по жанру. Традиционная живопись, чуть ли не взывающая к Передвижникам. То есть, организаторы выставки четко сделали ставку на скандального художника, устроили эпатаж, желая продать его картину подороже.

Манана чувствовала себя просто оплеванной. Ей никто ничего не сказал, не предупредил, если бы она знала, что в центре экспозиции будет выставлен Ройтбурд, она бы вообще не дала свою картину, или подобрала что-нибудь более острое. Ее «Жалостливая смерть» в виде юной девушки в белом платье с косой в руке, склонившейся над постелью умирающего старика, казалась ей очень новаторской и острой у себя в мастерской. Здесь, на фоне «Мужчины в бандане», она совсем потерялась, и Манана прекрасно понимала, что ее просто использовали как фон к сильному художнику. Внутри у нее все кипело.

Манана бросилась к председателю отборочной комиссии Олегу Незванову.

– Олег Иванович, это что? Почему вы не предупредили, что упор будет делаться на Ройтбурда? Это же нечестно! Я бы не участвовала, «Жалостливая смерть» совершенно не из этого сервиза!

– Ну что вы, дорогая! Во-первых, не занижайте себя! Манана Ташидзе очень известный художник и за пределами Украины тоже. Вы не потеряетесь рядом с любым маэстро, – Олег Иванович явно и грубо льстил. – Во-вторых, мы же не могли повесить в одном зале с Ройтбурдом совсем уж дилетантов, было бы непрофессионально. Хоть одна работа должна была поддержать уровень.

– Ранее вы именно меня поддерживали, и я ценила это, – сказала Манана, а про себя подумала: быть первым или десятым в подтанцовке солисту не такая большая разница. Старая ты лиса, я ведь и сама понимаю, чего стою.

Манана старалась поднять свой авторитет в глазах Незванова и в своих собственных.

– Вы абсолютно правы, но еще того не знаете, милая, что я приготовил для вас чудный сюрприз, – продолжил Незванов, и Манана подумала: мелочь какую-то, поставить на вторую страницу каталога, сразу после Ройтбурда, что ли. А кого еще, если не меня?

– Выставкой заинтересовался крупный арт-критик из Львова, вы о нем слышали, Егор Сойка. Он сейчас самый большой авторитет в изокритике. Я ему порекомендовал писать статью о современных станковистах с упором на вас, сделать с вами большое интервью. Она пройдет в самых крупных журналах по искусству, в том числе и за рубежом, и это замечательный шанс выделиться.

Ага, подумала Манана, вот это уже другой разговор!

Егор Сойка приехал в Киев вооруженный фотоаппаратом Никон, блокнотом в кожаном переплете, авторучкой с золотым пером. Они встретились для первого интервью в кафе на Крещатике, и Сойка заказал кофе, коньяк, греческий салат, панна-коту и торт. Манана не знала, кто должен платить, с одной стороны он заинтересован в интервью и он мужчина, с другой стороны, она как бы хозяйка в Киеве. И тоже заинтересована, не меньше чем он. В конце концов, он заметил, что она решает какую-то проблему и сказал: – Нет, нет, за все плачу я.

Манана отметила его проницательность.

Сойка расспросил ее о детстве, юности, учебе, как она пришла к мысли писать то, что называет сама концептуальной живописью. Ибо на самом деле, концептуальная живопись не совсем то, что делает Манана.

Манана рассказала о своем недолгом замужестве с Игорем, тоже художником, о том, как они расстались именно из-за того, что собирались сначала работать вместе, а потом разошлись во взглядах на то, какой должна быть живопись. Игорь любил писать классику, натюрморты, портреты, схваченный в минуту настроения пейзаж. Манана предпочитала сюжетную живопись, но не жанровую, а выражающую одну только глубокую мысль. Совместной работы, когда один придумывает сюжет, а другой его воплощает, не получилось, других особых точек соприкосновения у них не было, и постепенно их семейная жизнь заглохла и сошла на нет.

Манана отметила, как вспыхнули глаза у Егора, когда она сказала, что уже давно не замужем. Так-так, я ему нравлюсь, подумала она.

Первая встреча окончилась тем, что договорились, что Сойка завтра придет в ее мастерскую и отснимет работы, а потом они пообедают у нее дома.

Манана заранее приготовила работы, выставила у стен мастерской, проверила софиты, все работало, интуиция подсказывала ей, что вскоре произойдет что-то очень радостное. Просто петь хотелось. Она знала это ощущение будущего счастья, которое накатывает сверху откуда-то с небес и заставляет гулко биться сердце. И она прекрасно отдавала себе отчет в том, что не только будущая имиджевая статья тому причиной, но и горящие восхищением глаза Егора, когда он провожал ее взглядом. Манана привыкла к восхищению мужчин, но и различала степень восхищения, когда оно просто ни к чему не ведущее, и когда явно ведущее к приятному продолжению. В данном случае сомнений у неё не возникало, отношения с ней Егор планировал самые тесные. Да, он тоже свободен, и несколько раз как бы к слову намекнул ей на это.

Егор появился вовремя, с букетом цветов и бутылкой ликера «Бейлис». Отсняли работы, он давал каждой характеристику в несколько слов, потом из мастерской, располагавшейся в мансарде того же дома, где жила Манана, они спустились вниз в ее квартиру и расположились в просторной кухне за обеденным столом.

Манана родилась в этом старинном доме на Прорезной, в двух кварталах от Крещатика, здесь прошло ее детство, окруженное любовью отца, матери, деда и бабки. Первое в жизни горе Манана испытала, когда умерла бабушка, а потом родители решили переехать на историческую родину предков, в Грузию, а Манана, которой на тот момент исполнилось 19 лет, отказалась покидать Украину наотрез. В Кахетии умерла сестра бабушки, у которой была усадьба и налаженное производство вина. Родители вступили в наследство и решили продолжить винодельческий бизнес. В конечном счете, родители уехали, а Манана осталась в Киеве с дедом, тихим незаметным человеком. Бабушка, громкая, властная, совершенно подавляла его, и дед всегда старался забиться в какой-то закуток и быть чем незаметнее. В квартире, кроме трех больших светлых комнат, была еще четвертая, окно которой выходило в торец другого здания, расположенного в одном метре от стены дома на Прорезной. Полноценный свет туда проникал раз в день с пяти до пол шестого, когда от торцовой стены отражались лучи солнца, падавшие в щель между домами в этот промежуток. Дед облюбовал себе эту комнату, она ему казалась самой уютной, но Манана подозревала, что дед просто стесняется того, что она его кормит и лечит, и старается как можно меньше досаждать своим присутствием. Там он и дожил свою жизнь, тихо и бесцветно.

Для гостя Манана выставила на стол сервиз, три вида вилочек, хрустальные рюмки, в перламутровом кольце — льняные салфетки.

Прошло минут двадцать оживленной беседы, сопровождаемой стуком вилок о тарелки, когда из глубины квартиры донеслась негромкая музыка.

– Мы не одни, Манана? – удивился Егор.

– Это Саша, – ответила она. – Мой подопечный, он давно уже член моей семьи.

– Что значит, подопечный?

Манана рассказала, что пятнадцать лет назад она получила заказ, расписать задник клубной сцены в Областной больнице, и когда она этим занималась, в зал вошли две медсестры, из разговора которых она узнала, что в травматологии умирает парень с переломом позвоночника, у него нет родных, нет денег, некому нести за него расходы, и вообще он абсолютно никому не нужен.

По окончании рабочего дня Манана пошла в отделение посмотреть, что там за парень. На кровати, отвернувшись к стене, с потухшим взглядом обреченного лежал молодой человек лет двадцати пяти. На столике стояла нетронутая тарелка с застывшей больничной манной кашей, по которой взад и вперед ползала муха. У Мананы сжалось сердце. Она договорилась с завотделением, оплатила лекарства, оплатила операцию по установлению фарфорового держателя в месте перелома и наняла к нему сиделку.

Надежды на то, что он будет ходить, не было никакой, но благодаря фарфоровому держателю, он сможет сидеть и передвигаться по квартире в коляске, объяснил врач.

Через два месяца встал вопрос о выписке, но куда? Саша, приехавший из глубинки, работал в Киеве в обслуге метрополитена и снимал комнату у одинокой бабули. Самостоятельно он жить больше не мог, и по некотором размышлении о своем одиночестве, с одной стороны, и грядущих возможных неудобствах, с другой, Манана забрала его к себе и поселила в бывшей комнате деда.

– Так позови его, пусть с нами обедает, – воскликнул Егор.

Манана вышла и через десять минут в кухню, поскрипывая, въехала коляска с худым темноволосым Сашей, чьи не ходячие ноги, упиравшиеся в подножки коляски, были укутаны теплым клетчатым пледом.

Она заботится о нем, шотландский плед явно ее рук дело, какой же она потрясающий человек, подумал Егор.

– Я сижу между двух птиц и могу загадать желание, – вдруг рассмеялась Манана.

– Каких птиц? – спросил Егор.

– Ты же по фамилии Сойка, а Саша — Чайка. Значит, я сижу между двух птиц и загадываю желание.

И я знаю, какое, про себя подумал Егор, от которого так же не укрылись ни румянец на щеках Мананы, ни ее веселое оживление.

После обеда они отправились гулять по Ботаническому саду и обошли несколько аллей, держась за руки, и счастливо удивляясь совпадению своих взглядов на живопись, литературу, и вообще жизнь.

Вечером Егор сделал вид, что никак не может вызвать такси, и спросил, есть ли в квартире какой-нибудь захудалый, проваленный диванчик, на котором он мог бы переночевать.

Манана ответила: да.

И Егор остался в ее спальне, на широкой мягкой кровати, где под потолком нежно светился ночник, а тлеющие индийские палочки исходили ароматами сандала, корицы и любви.

 

У Мананы Егор прожил четыре дня, заполненных разговорами о совместных творческих планах на будущее, из которых самым скромным был план по открытию собственного издательства альбомов по живописи, будущая собственная картинная галерея, а при ней школа арт-критики.

Уехал к себе домой и через неделю снова вернулся в Киев. С новыми планами, может, они будут выпускать еще один журнал по живописи? Редактор «Українського живопису», хоть и его друг, но тиран и деспот, Егор хочет самостоятельности. У него своя концепция издания, принципиально другая, и оба журнала вполне могут существовать вместе, не конкурируя. Но ему нужна помощь Мананы.

То, что такие планы невозможно реализовать, не живя вместе, было понятно. И эта идея — совместного проживания, как бы возникла сама собой. Манана ждала официального ее объявления и получила.

– Где мы будем с тобой жить, сонечко? – спросил он.

– Нам здесь не хватит места?

– Хватит, но я должен доработать до конца года в старом журнале. Не могу бросить вот так, сразу, потому что, несмотря на мои трудности с Назаром, мы друзья много лет. Предупрежу его, что работаю до Нового года и ухожу. А к тебе буду приезжать каждые две недели.

– Еще девять месяцев… Мы можем остыть друг к другу за столько времени, это опасно… потерять то необыкновенное, что есть.

– Я не остыну. Главное, ты, Манана. У тебя столько поклонников, я тоже боюсь.

У Мананы поклонников было, хоть отбавляй. Но все на уровне флирта или временных отношений, на которые она старалась, по возможности, не идти. Ни с кем из них она не представляла совместной жизни, и надоедали они ей на второй, третий день. В Егоре она вдруг увидела близкого человека, пару себе. Близкого по духу, по художественным предпочтениям, взглядам на жизнь. С ним было интересно говорить, с ним хотелось говорить, а именно необходимость вести с кем-то пустые разговоры угнетала Манану в отношениях больше всего.

Вечером Манана объявила Егору, что у нее для него есть сюрприз. И она приглашает его завтра утром в свою мастерскую в мансарде, но сначала хочет задать ему один вопрос.

– Задавай.

– Когда и почему ты расстался со своей предыдущей женщиной и не планируешь ли вернуться к ней назад. Не отвечай сразу. Подумай до завтра. Это очень важно для меня.

Утром Манана спросила, готов ли Егор ответить сейчас и искренне. Он сказал, что да, готов. И рассказал, что с Юлей расстался полгода назад, возвращаться к ней никак не планирует, ни в коем случае. Она работает с ним в одном здании, но в другом журнале. Иногда он размещал ее небольшие информации в своем. Но все кончено навсегда. На вопрос, почему расстался, ответил, что она человек быта. Приземленный, совместное творчество невозможно, они абсолютно разные люди. Ему с ней невыносимо скучно.

Точно так, как мне с другими мужиками, подумала Манана. Иногда она уже не могла вынести очередного поклонника на второй день. Ей казалось, что время с ними уходит в пропасть, туда же скатывается ее жизнь, потраченная на общение с этими людьми. Лучше уж побыть одной. А эту Юлю она, наверное, видела. Ранее она просматривала фэйсбук Егора и точно, за полгода до даты их знакомства, видела несколько фотографий его с пышнотелой женщиной лет тридцати пяти, крашенной в блондинку. Редкие волосы, плоское лицо. Судя по подписи и есть та самая Юля. Ответ ее удовлетворил. Она ни в коем случае не хотела бы выступить причиной чужого горя, разлучницей. Но и сама переносить подобные бури и потрясения в своей жизни тоже никак не желала.

– Я очень боюсь душевной боли, – призналась она Егору. – Я так тяжело перенесла отъезд родителей, смерть бабушки и деда. Даже расставание с Игорем, хотя я его не любила. Это я на вид такая яркая и независимая, а на самом деле очень семейная. Не подводи меня, ладно?

Он обнял ее и поцеловал в лоб. Не бойся, все будет хорошо.

– Через полчаса поднимись в мансарду, – сказала Манана.

Егор осторожно, раздумывая, что там может быть, приоткрыл дверь.

Занавеси были задернуты. На столе горели свечи, стояла бутылка шампанского, рюмки и блюдо с какой-то шкатулочкой посередине. Блюдо казалось золотистым и нарядным, шкатулочка расписная, палехская. Манана в шелковом красном платье по щиколотку стояла у стола с очень серьезным лицом. На шее у нее была подвеска в виде серебряного орла. От нее пахло розами и сандалом. Она попросила Егора стать напротив нее и открыла шкатулку. В ней оказались два одинаковых по форме, но разных по размеру кольца и такая же подвеска, как на Манане, с орлом.

Манана взяла Егора за руку и медленно произнесла:

– Егор Герасимович Сойка, я, Манана Николозовна Ташидзе, торжественно призываю вас вступить со мною в высокие отношения родных душ. Отныне и навсегда.

Она надела ему на шею подвеску с орлом, на палец большее кольцо и предложила ему надеть на свой палец меньшее. Егор, несколько оторопевший от такого непривычного ритуала, смущенно улыбаясь, надел кольцо ей. Оба кольца изображали орла и орлицу, сидящих в гнезде.

Затем Манана вынула из шкатулки два листа бумаги и зачитала текст.

ХАРТИЯ ОРЛА И ОРЛИЦЫ О ЛЮБВИ И ДОВЕРИИ

ОРЕЛ по имени Егор и ОРЛИЦА по имени Манана, именуемые далее СТОРОНЫ, подписали следующий договор, именуемый ХАРТИЯ ЛЮБВИ И ДОВЕРИЯ.

1. Стороны обязуются жить вместе в любви и согласии до тех пор, пока один из них не совершит серьезнейший проступок, или смерть не разлучит их.

2. Стороны обязуются помогать и поддерживать друг друга в любых обстоятельствах.

3. Стороны обязуются выступать против врагов единым фронтом, поддерживая второго, даже если он неправ.

4. Стороны обязуются соблюдать физическую верность по отношению к друг другу.

5. В случае возникновения форс-мажорного обстоятельства в вопросе физической верности, стороны обсуждают это открыто и доверительно.

6. Стороны обязуются не ссориться по пустякам.

7. Если наступит обстоятельство, потянувшее за собой ссору, стороны обязуются не называть друг друга неприемлемыми для самого себя названиями и соблюдать строжайший этикет, даже в ярости.

8. Всякая ссора длится не позже наступления 24 часов текущего дня. В 24 часа «дня ссоры» она заканчивается и обнуляется. Следующий день наступает как новый и отношения возобновляются как мирные.

9. Стороны обязуются соблюдать интересы друг друга в плане творчества и на материальном, физическом и физиологическом уровне.

10. Все отношения сторон зиждутся на основе взаимоуважения и согласия.

ХАРТИЯ подписывается добровольно, в двух экземплярах, каждый из которых имеет силу оригинала.

ПОДПИСИ СТОРОН

ОРЕЛ ЕГОР ОРЛИЦА МАНАНА

Манана закончила читать текст и взглянула на Егора.

– Ты можешь отказаться от подписи, если не согласен с пунктами.

– Я согласен.

Они оба подписались под двумя листами Хартии, каждый забрал свой экземпляр себе.

Егор открыл шампанское, налил в бокалы, они выпили и нежно поцеловались. Как супруги.

– Ты художница и скульптор, ты из меня будешь высекать орла, – спросил Егор, – Сойка тебя не устраивает?

– Разве ты сам не хочешь? Сойка – незаметная простая птица, но вместе мы горы свернем и станем орлиной парой, увидишь. Поодиночке каждый из нас тоже может чего-то добиться, но вместе мы – куда большая сила. Вдвоем мы свернем горы.

Егор взял ее за руку.

– Я не такой сильный и решительный как ты. Знаешь, все эти наши планы, я их даже боюсь немного. Боюсь не потянуть. И, знаешь, боюсь твоего кольца.

– Почему? – удивилась Манана.

– Боюсь, что ты вдруг бросишь меня, и что я буду делать с кольцом, как смотреть на него? Это такая боль!

– Я никогда тебя не брошу, – убежденно сказала Манана.

И подумала, он знает эту боль, испытал ее однажды. Неужели та толстая, некрасивая Юля бросила его, они не разошлись по обоюдному согласию? И у него еще кровоточит нанесенная рана? Сейчас не время спрашивать, у нас помолвка, торжественный момент.

– Никогда не предам. И все сделаю, чтобы мы были счастливы.

Они легли вдвоем на широкий кожаный диван, держась за руки, и так просто лежали, наслаждаясь тишиной и покоем, теплом сомкнутых рук.

В два часа пошли вниз обедать. Пока Манана накрывала на стол, Егор зашел в комнату Саши позвать к обеду. Саша, не повернув головы, буркнул, что не голоден. Он был не в настроении.

Через три дня, наполненных счастьем, смехом, разговорами, милыми мелочами, которые всегда присутствуют в жизни влюбленных, Егор уехал во Львов и начался их эпистолярный период.

Каждое утро Манана бежала к компьютеру и писала в личку фэйсбука: доброго ранку, сонечко! И только после этого шла умываться. После умывания читала влюбленные ответы и вопросы о том, как спала, что ела, и что читала на ночь. Они делились ссылками на любимую обоими музыку, книги, сканами набросков своей работы и обсуждали эти наброски и последние политические новости. Постепенно у них вырабатывалась привычка совместного труда, и это очень радовало Манану. Ей давно не с кем было посоветоваться насчет будущей картины или росписи декоративной тарелки, кувшина. Несмотря на отдаленность друг от друга, Манана чувствовала себя замужней, свое положение в мире стабильным, и это наполняло ее сердце покоем.

Однажды, когда она сидела перед монитором, разрабатывая эскиз, в ее комнату въехал на коляске Саша.

– Мне кажется, эта птичка-сойка собирается надолго обосноваться в нашем гнезде. Он явно задерживается.

Манана обернулась к нему.

– Насколько захочу, настолько и обоснуется. Ты ревнуешь, что ли?

– Я ревновать не имею права. Но боюсь, что он меня отсюда вытеснит. До сих пор здесь таких настырных не было.

– Он-то как раз тактичный, а не настырный. Нет, Саша, никогда и никто не вытеснит тебя отсюда. Я не допущу. Это мой дом, и я решаю, кому в нем жить.

– Это наш дом, и мой тоже – подчеркнул Саша, и Манана удивилась. Ранее он не позволял себе таких вольностей.

Пролетел еще месяц, наполненный воркующими эсэмэсками, перекидками по фэйсбуку любимых мелодий и долгого обсуждения последних новостей Украины, мира и своих собственных.

Наконец, Егор написал, что у него накопились отгулы за переработку, и он приедет на целую неделю.

Он привез килограмм львовского фирменного шоколада, снова «Бейлис», льняную вышиванку Манане и пять книг детективов для Саши, потому что Саша любил их. Саша вежливо просмотрел книги и оставил их в гостиной на столике. Демонстративно. Егор сделал вид, что не заметил выпада.

К общему обеду Саша перестал выезжать. Брал еду на кухне и отвозил к себе в комнату. Там и ел, глядя в окно, за которым виднелась только серая стена соседнего дома.

Этот приезд Егор и Манана посвятили походам в театры и составлению плана будущего альбома – «Пейзажи Украины в графике». Тщательно отбирали будущие иллюстрации, находя их в интернете.

Ночи были их отрадой, потому что окружающая тьма окутывала их, укрывала от всего остального мира, иногда такого враждебного, что даже Манане становилось страшно, не говоря уже о Егоре, для которого любая мелочь становилась проблемой. Манана опускала шторы в спальне, зажигала ночник, они прижимались к друг другу на ее двуспальной кровати так, что с боков еще оставалось пространство, и ночная тьма приближала к ним свой покров, отделяя от всех, и, главное, давала чувство единения, сопричастности к единому целому.

– Ты можешь забеременеть? – однажды спросил Егор.

– А ты хочешь?

– Хотелось бы, – неуверенно ответил он.

– Я пью таблетки, этого не произойдет. Но знаешь… я хочу сказать. Я до тебя никому не позволяла изливаться в себя.

– Почему?

– Брезговала. Не была уверена, что это мой мужчина. А тебе позволяю и даже хочу этого, потому что мы супруги, и я хочу впитать в себя твое семя, твою ДНК, пусть она станет моей тоже.

– Пусть впитывается, – смеялась она после близости.

Иногда сама шептала, проводя мягкими губами по его уху: дай мне свою ДНК, дай.

Гром грянул за завтраком последнего дня пребывания Егора в Киеве.

Саша въехал в кухню и сказал, глядя только на Манану.

– Я хочу знать, когда это кончится? Он что, прописался здесь, что ли?

– Пошел вон, – вспылила Манана, – ты что себе позволяешь?

– Он мне надоел! Манана, ты его еще не раскусила? Брачный аферист, ему только твоя квартира нужна! Ишь ты, в столицу захотел! Подонок, раскатал губу!

Манана вскочила, схватила коляску Саши сзади за поручни и принялась выталкивать ее из кухни. Он сопротивлялся, хватался руками за все, что мог достать.

– Выкинь его отсюда, – закричала Манана Егору, – что ты сидишь? Вывези его в коридор!

Егор не шевельнулся, глядя в стол.

Манане удалось вытолкать коляску за дверь и повернуть в замке ключ. Из коридора доносились ругательства. Саша никогда ранее не позволял себе так выражаться в присутствии Мананы.

– Почему ты ничего не сделал? Ты мужик или кто? – кричала Манана.

– Я не имею права.

– Ты имеешь право защитить меня, ты мой муж!

– Но это, действительно, твоя квартира, я в ней не хозяин.

– Я тебе сто раз сказала, все мое – твое. В любом случае ты обязан меня защитить.

– От кого? Он калека, беспомощный, я не могу с ним воевать.

– Ты слабее его, – покачала головой Манана, уже приходя в себя.

Из коридора послышался шорох шин, Саша удалялся к себе.

Манана проводила Егора на львовский поезд и вернулась домой. Поезд придет во Львов утром, значит, Егор откроет фэйсбук где-то около одиннадцати. Она написала привычное: доброго ранку, сонечко! И далее: не обращай внимания на Сашу, его можно понять, он боится потерять меня, свою единственную опору. Но дальше я не позволю ему регулировать нашу жизнь, я поставлю его на место и объясню, на что он имеет право, а на что – нет.

Егор ответил в двенадцать дня: ничего страшного, моя кисонька, я все понимаю. Не переживай, я люблю тебя. Все будет хорошо.

Побежал следующий месяц переписок, признаний, нежных слов, совместных обсуждений, заботы друг о друге и несколько раз Егор написал: «Я обожнюю тебе». Манана вздохнула облегченно, тот скандал прошел, больше такое не повторится.

Она решила поговорить с Сашей, Егор приедет еще не раз, только бы опять Саша не начал скандалить.

Манана вошла в Сашину комнату. Он сидел у окна, поставив на подоконник свой ноутбук, и копался в Интернете. Услышав шаги, развернул коляску к Манане.

– Саша, давай поговорим насчет того инцидента, – начала Манана. – Ты уже наверное остыл и понимаешь, что ты был неправ. Здесь и раньше бывали мужчины, ты никогда не вел себя так по-хамски.

– То, что было раньше, не в счет. Те были временные, а этот, я вижу, засел прочно.

– Откуда тебе известно?

– Да на вас вместе поглядеть, и все видно. Как вы сюсюкаетесь.

– В любом случае, это не твое дело. И тебе придется привыкнуть к Егору. Он хороший человек, и не возражает, чтобы ты здесь жил.

– Ах, не возражает, скажите, какое благородство! Я тут пятнадцать лет живу, а он только прискакал и уже хозяин? Нет, вы не думайте, что я так просто сдамся, он хочет меня отсюда выставить, я шкурой чувствую! Он пока к тебе подлизывается, вот и строит из себя добряка. Понимает, что пока не обосновался, надо с тобой по-хорошему. Пусть не думает, я в суд подам! Я тут на сайте смотрел, я уже имею право на жилплощадь по закону, после пяти лет имею. А я пятнадцать! Прибежала сойка и убила чайку, да? Ничего, чайка тоже умеет клеваться!

– Так это же на меня тебе придется в суд подавать, – ахнула Манана. – Ты с ума сошел!

– Я не пойду в приют, не хочу, я с тобой хочу жить! Я тут привык, тут уже все мое.

– Я тоже привыкла к тебе, но на голову вылазить мне не позволю. Да и как ты иск подашь, как в суд пойдешь?

– Позвоню по телефону, мне дадут бесплатного адвоката, как инвалиду. Доверенность ему дам. И все, он будет вместо меня в суд ходить. Я все тут прочитал на юридическом сайте!

У Мананы пол ушел из-под ног. Ее Саша, которого она привезла когда-то из больницы, впавшего в такое отчаяние от своей беды, что не мог разговаривать, поднял сейчас на свою спасительницу голос.

Саша повернул голову, и она увидела в его глазах слезы.

– Манана, прости, мы тут полтора человека, деремся за место под солнцем, за ареал обитания! Я не буду подавать иск, не знаю, как я мог сказать это. То, что ты сделала для меня – подвиг, и я это понимаю.

– Почему полтора? – спросила Манана.

– Ты – целый человек, а я половинка, у меня ниже пояса мертвое тело. Вместе мы полтора человека и спорим, делим жилплощадь. На полтора. Я не буду больше так делать. Не буду хамить Егору. Но не отсылай меня никуда, ладно? Я хочу быть с тобой.

Манана резко подошла к нему, обхватила двумя руками и прижала к себе его голову.

– Не отошлю. Ты всегда будешь жить здесь, не бойся.

Окончание следует.