Млечный путь

Пыльная дорога петляла меж полями, пересекала мостики над мелкими речками, иногда укрывалась от солнца редкими лесопосадками. Дорога тянулась от самого города уже давно, сначала она была асфальтовой, потом свернула в сторону и стала грейдерной, потом просто земляной и очень пыльной. Пыль достигала щиколоток людей, шагавших по ней уже вторые сутки. Их было очень много, старых и молодых, женщин и детей. Они шли молча, маленьких детей несли на руках.  Кто шел в сапогах, кто в ботинках, кто в тапочках, женщины в туфлях, уже порванных и покрытых пылью. Но во что бы ни были обуты люди, все шагали тяжело, устало, волочили ноги, спотыкались. Время от времени кто-то отставал, не мог больше идти, или просто садился на землю. Тогда к нему подходили солдаты с собаками, стреляли и оттаскивали в сторону опавшее, как тряпичная кукла тело, чтобы не мешало идти другим. На протяжении всей дороги и вдоль асфальта, и вдоль грейдера, и вдоль земляной, человеческие тела отмечали собой этот путь, как верстовые отметки.

Борька тоже устал. Дед уже трижды подвязывал ему сандалии, оторвав куски от низа своих штанов. Когда вчера утром они вышли из города, Борька думал, что придут на  место, где им обещали  новый дом, не позднее полудня, потому что в полдень положено обедать, и если их новый дом находился далеко, то их бы наверное повезли на машине. Сначала ему даже нравилось, он еще никогда не был за городом, и с любопытством рассматривал золотистые поля пшеницы, сменявшиеся зелеными полями гороха и кукурузы, сороку на кусте, и даже, вот везение, заметил пасшуюся вдалеке корову. Все это он видел раньше только в кино, и не представлял себе, что нагретая солнцем земля так пахнет и что, если посмотреть вбок, то поля кажутся бескрайними, а воздух над ними пляшет, как закипающий в кастрюльке кисель.

Но это было сначала, а сейчас Борька еле волочил ноги, и деду приходилось тащить его за собой. Вчера дед время от времени доставал из кармана штанов маленькие кусочки хлеба и давал Борьке, но последний такой кусочек кончился еще утром. Хотелось пить. Жажда заглушала даже голод. Когда Борька начинал хныкать, дед тут же вспоминал что-то интересное из своей  жизни, или историю из жизни мамы и папы.

Иногда позади раздавались выстрелы, но дед не давал Борьке обернуться и посмотреть назад, он крепко сжимал в сухих ладонях Борькину голову и говорил: «Не оглядывайся, слышишь, тебя это не касается, не оглядывайся».    

Люди, которые окружали их в колонне, постепенно менялись, то кто-то отставал от них, то они, передвигаясь медленнее, отставали от других.  Когда они выходили из города, чуть впереди них шли Эля с мамой, которые жили в глубине их двора. Эле было столько же лет, сколько Борьке, раньше они вместе ходили в детский сад, а потом вместе пошли в первый класс. У Эли были длинные черные косы, туго заплетенные, на конце большие белые банты. Это было красиво, такие яркие белые банты на черном, и Борьке всегда хотелось обмакнуть кончик Элиной косы с бантом в чернильницу, чтобы посмотреть, как она заревет. Они шли впереди, и Борька все время смотрел на ее косы, посеревшие от осевшей на них пыли. Но сейчас он устал и был так голоден, что даже не заметил, как Эля с мамой скрылись из виду. Он немножко думал о том, где же Эля, отстала от них, или может, они с дедом пошли медленнее, и Эля осталась впереди. Потом и думать перестал.

Очень хотелось пить, от солнца и голода болела голова. А главное, он уже потерял надежду, что они когда-нибудь придут в свой новый дом. Он думал, что может быть, этот дом заколдованный и все время отодвигается от них, и они никогда до него не дойдут, потому что дорога бесконечна, она и не думает заканчиваться. Какая же земля большая, думал он. А может эта дорога идет вокруг всей земли, и в конце концов они снова придут туда, откуда вышли, в свою маленькую квартирку в пригороде. Он уже не хотел нового дома, он хотел назад, в прежнюю жизнь, с мамой, папой и дедом.

Дед тоже устал, он уже не так крепко сжимал Борькину руку и медленнее говорил. Потом вообще замолчал. Уже не дед тащил Борьку вперед, а скорее Борька тянул за собой деда. Чтобы отвлечься от чувства голода, Борька стал вспоминать разные фильмы, которые он смотрел с мамой. Раньше они каждое воскресенье ходили в кино на утренние сеансы, где показывали фильмы, которые Борьке можно было смотреть. Вечером мама иногда ходила в кино с папой и тогда они Борьку не брали, потому что вечером показывали кино только для взрослых. Когда они уходили, дед укладывал Борьку спать, а он не спал и все думал, что же может быть во взрослых фильмах такого, чего нельзя смотреть детям.

Больше всего он любил фильм про конька-горбунка. Он приходил в восторг, когда маленький невзрачный конек вдруг становился могучим белым конем, с длинной, развевающейся на ветру гривой, бил копытом и косился в зрительный зал. Наверное, на него, Борьку, может, он знал, как Борька хочет, чтобы все это случилось наяву, чтобы Борька мог сесть на такого коня и поскакать по всей земле. Он мог это знать, ведь он был волшебный.

Дед споткнулся и наклонился вперед. Борька испугался, что сейчас он упадет, и ударится, но дед выпрямился и снова зашагал, только очень тяжело, шаркая ногами.    

Впереди мелькнули черные косы, но короче, чем у Эли. Где же она, снова подумал Борька. Он уже не просил больше у деда есть, понимая, что дедушке тяжело отвечать ему отказом, что дед тоже голодный. Сначала дед говорил, что есть не хочет, потому что ел перед уходом, но потом Борька понял, что он отдал весь хлеб ему, и Борьке  было стыдно, что он все съел сам.

Дед снова споткнулся и потянул мальчика назад. Тогда он прижал к себе Борькину голову и сказал ему тихо, на самое ухо: «Я сейчас отойду, только ты не оглядывайся, хорошо? Ведь мы с тобой договорились с самого начала, что не будешь оглядываться, пока мы не придем в новый дом. Ты взрослый мальчик и должен держать слово. Что бы ни было, что бы ты ни услышал, не оглядывайся назад, иначе я буду очень расстроен, очень.  Помни, ты должен идти. Прошу тебя, Бореле». 

Дед выпустил из своей руки маленькую руку внука, и его шарканье осталось позади. Потом Борька вообще перестал слышать его шаги, и ему стало очень горько и необыкновенно одиноко. Раздались выстрелы, но мальчик не оглянулся, ведь он дал деду слово.

Вокруг уже шли совершенно незнакомые люди, не те, что окружали деда с внуком, когда они выходили из города. Сандалии снова порвались, и некому было их подвязать. Борька скинул их и пошел босиком. Пыль была теплая и очень мягкая. Она была не только на дороге, но поднятая тысячами ног, летала в воздухе, забивалась в нос и глаза. Колонна двигалась в сером облаке и лица людей тоже были серые. Люди шли молча, но топот множества ног стоял над дорогой густым гулом, и птицы, летавшие над полями, или прыгавшие на кустах вдоль дороги, при приближении колонны взлетали и кружили в небе, дожидаясь, пока люди пройдут, чтобы снова вернуться на место, и заняться своими птичьими делами, искать червей, кормить птенцов и готовиться к завтрашнему дню, который  неотвратимо наступит.

Борька шел и думал о том, что он будет делать в новом доме без деда. Он не знал, что случилось с дедом, но то, что никогда не увидит его, знал. И какой смысл, думал он, идти в новый дом, где не будет ни мамы, ни папы, ни дедушки. Ведь он еще совсем не знает жизни, ничего без них не умеет, и без них вообще пропадет. Ему хотелось плакать, но он инстинктивно понимал, что все окружавшие его люди измучены, погружены в свои мысли и его слезы им ни к чему.

Под ногу попал мелкий острый камешек, впился в кожу. Борька захромал, хотел остановиться и вынуть камешек, но боялся, что колонна пройдет вперед, и он останется совсем один на дороге. Что он тогда будет делать? Он даже не будет знать, куда идти.         

В колонне ему было спокойнее. Ведь шли все, и он чувствовал себя их частью, и его не покидала надежда увидеть Элю и ее маму. Тогда он попросится к ним жить, и может, еще когда-нибудь встретится с мамой и папой.

Борька стал думать, где же искать Элю и ее маму. Пойти вперед? Нет, по его расчетам они должны были идти где-то сзади. Надо остановиться и подождать. Тогда они  сами его догонят.

Он остановился и стал ждать, не оглядываясь, потому что дал деду слово не смотреть назад. Молчаливая колонна обтекала его, задевая локтями, наступая на босые ноги. Мальчик терпеливо ждал, пока люди пройдут. Вот уже поредели ряды, это последние. Неужели он ошибся и Эля с мамой были впереди?

Страшная, невыносимая боль с размаху ударила его в спину и толкнула вперед. Только после этого он услышал выстрел. И вдруг боль исчезла. Он удивился. И еще больше удивился оттого, что земля повернулась и поднялась наверх, стала перед его глазами серой стеной. Теплая пыль окутала его лицо, земля прижалась к нему, он обхватил ее руками, она была круглая, как глобус, он обнимал землю, а она его, он был благодарен ей за ее теплые мягкие объятия, и они вместе полетели наверх.

Он летел, обнимая землю, в далекое небо, к голубым облакам, и вот они уже проплывают мимо него, и на одном сидит мама и весело болтает ногами, а на другом он увидел Элю, она перебросила косы наперед, и они блестят в солнечном свете.

Чувство полета захватило его. Как на качелях, - подумал он. Земля вдруг исчезла, и оказалось, что он летит на большом красном шаре. Такой шар когда-то купил ему папа, он был наполнен легким газом и взлетал к небу на веревочке, но Борьку поднять не мог, как Борька ни поджимал ноги, шар все равно с ним опускался вниз.

И вот теперь исполнилась его мечта, а он знал, он всегда знал, что мечты исполняются, если сильно захотеть. И вот он летит на красном шаре к большому облаку, а на облаке стоит белоснежный конь с длинной гривой, развевающейся на ветру. Конь повернул к нему голову и ждал его, потряхивая гривой, перебирая в нетерпении ногами, призывно косил глазом. Борька крепче обхватил шар и быстрее понесся вперед… протянул руку, зажал в ладошке нежную мягкую гриву и засмеялся от счастья… Потом все погасло.

Он лежал на земле, как упал, поджав под себя коленки, лицом в пыль. Молодой немец-конвоир подошел к нему, наколол на штык и оттащил на обочину дороги. Там, где он тащил мальчика, в пыли остался широкий мокрый след. Затем побежал догонять колонну.

Колонна уходила все дальше, сверху она показалась бы неразличимой темной массой, но она состояла из отдельных людей – женщин, прижимавших к груди маленьких детей, таща за руку тех, что постарше, беременных, несших в своей утробе детей, которым не суждено было родиться, стариков, в мудрости своей прозревавших неизбежный конец, и творивших про себя молитву за весь еврейский народ, моля Бога, чтобы он принял их всех в свою обитель, и не судил строго за их грехи. Шли мужчины,  кипевшие бессильной яростью, и те, что смирились, понимая бессмыслицу борьбы, уповая только на то, что когда-нибудь месть настигнет мучителей.

Осела пыль, поднятая тысячами ног, ветерок сгладил их следы, вернулись на кусты птицы, пролетел, жужжа, шмель и сел на головку подсолнуха. Снова настала тишина, иногда прерываемая голосами перекликавшихся птиц. И о прошедшей колонне напоминало только прикорнувшее на обочине маленькое детское тело, которое раньше было Борькой.