Увертюра

На старых обоях лежал косой квадрат утреннего солнца. За окном тихонько шевелились зеленые ветки цветущей липы, по ним прыгали шумные воробьи. Инна уже проснулась, она разглядывала блики солнца на стене, слушала  воробьиный гам, и ее губы невольно трогала легкая улыбка, а сердце колотилось радостно и свободно, как только оно может биться в день, когда тебе исполняется 15 лет, за окном  начало лета, а впереди целая жизнь. И жизнь эта, конечно же, будет бесконечной и сияющей, наполненной будущими радостями и глубоким смыслом. Девушка откинула легкое одеяло, спрыгнула с кровати и подбежала к трюмо. Ей казалось, что прошедшая ночь должна была произвести какие-то перемены в ее облике.

Со вчера перемен не было. Но, вглядевшись в изображение, Инна застыла. Впервые она заметила, что она красива. «Какая я красивая! – с изумлением и восторгом думала она. Это счастье!»

Она сосредоточенно смотрела и отмечала и благородный изгиб губ, и смоляные брови… Нежная грудь под тонкой рубашкой вздымалась в такт участившемуся дыханию. Что-то должно произойти вскоре, она чувствует это. Об этом говорили и солнечные зайчики на стене, и возня воробьев, необычная, радостная, как никогда. Атмосфера ожидания была разлита  в воздухе, а может быть, Инне так казалось, потому что сегодня она впервые заметила свою красоту и красота эта была взрослой. Исчезла детская припухлость щек, глаза стали глубже, и во всем лице появились соразмерность и строгость линий.

Инна расчесала волосы, сбежавшие по спине тугой теплой волной, стянула их на затылке  резинкой  и отправилась на кухню, откуда слышались старческое шарканье и потрескиванье греющейся духовки. Там была бабушка, она пекла что-то вкусное, теплый уютный запах доносился через длинный коридор старого дома.

- Не йди до кухни, – послышался бабушкин голос. – Тесто впадэ.

Это Инна знала. Нельзя входить в кухню, когда подходит тесто, оно опадает, словно пугается шагов, замыкается в себе. Но вечером бабушка, наверное, поставит на стол пышный, посыпанный орехами торт, с наведенной глазурью надписью – «15!»

Зачем бы еще она его пекла сегодня. И вообще, вечером они все сядут за стол, мама, папа, бабушка и будут праздновать ее день рождения. Мама скажет ей что-то очень ласковое, и папа тоже. Наверное, так: нашему солнышку сегодня исполняется… или что-то такое же. А бабушка? Наверно, скажет, как в детстве, «квиточка моя». Интересно, что ей подарят. Хочется бусы из бирюзы, как у Лили. Такие голубые яркие, они обхватывали шею одноклассницы на школьном вечере и на нее смотрели все мальчишки. Вот такие бы и ей, Инне. Мысленно она уже видела свою тонкую длинную шею в кольце из бирюзовых бусин, и ей это нравилось.

Но все мальчишки ей не нужны. Ей нужен Гена. Он один. Это началось год назад, когда в их двор въехали новые жильцы. Они сносили в квартиру тюки, баулы, а сверху, с машины их подавал мальчик, ее ровесник, загорелый, крепкий, с яркими карими глазами. Когда он повернулся за очередным тюком, Инна увидела выгоревший от солнца завиток на его затылке, и с ней что-то произошло. В груди заныло, ноги ослабели. Что это, она не поняла, но с тех пор думала о Гене часто, каждый день, то есть всегда, когда не думала о чем-то,  что было необходимо думать прямо сейчас. Если она решала задачу по математике, то думала о задаче, а потом шла на химию и думала о реакциях, но между задачей по математике и задачей по химии был Гена. Между двумя думаниями о чем-то всегда был он. Если она чувствовала враждебность внешнего мира, она убегала в эти мысли, как в шалаш от дождя. Они были легки и приятны, а главное, необходимы. Без них ей было бы одиноко и неуютно. Они держали ее,  как корсет держит спину.  

Гена учился в параллельном классе, и они встречались только изредка во дворе. Здоровались кивком головы, и проходили молча. Но однажды, на школьном субботнике ей понадобилась лопата. Инвентарь был в подсобке. Она подождала пока туда же отправился Гена и пошла за лопатой. Они были вдвоем в полутемной подсобке, заваленной лопатами и граблями.

- Я помогу, – сказал Гена, вытаскивая из-под вороха инструментов лопату с тонкой ручкой. Передавая ей инструмент, тихонько взял Инну за руку и подержал ее. Смотрел как-то лукаво, с насмешкой более опытного  в таких делах подростка. Инна руку не забрала, она бы и не смогла. Горячая волна залила щеки, дыхание участилось. Ей казалось, что от руки Гены идет электрический ток и наполняет все ее тело. Постояв так минуту, ребята расцепили руки, и вышли во двор. Но с тех пор,  когда Инна думала о Гене, она всегда вспоминала эту полутемноту, запах высохшей земли, шедший от инструментов, то необыкновенное парение над землей, которое она ощутила, когда ее пальцы обхватила теплая юношеская ладонь.

А сегодня день начался не с мыслей о Гене как обычно, а с того, что она, стоя перед зеркалом, впервые увидела себя почти взрослой, красивой девушкой и поняла, что в ее жизни начинается новый этап. Она не предала свои обычные мысли о нем, а просто прибавила к ним новое ощущение себя. Гена все равно оставался внутри нее, в ней, постоянной величиной, константой, которая никуда не уходила и не девалась. Просто на время отдвигалась более насущными проблемами, а потом возникала вновь. И она думала, что вот это и есть счастье, и больше ей ничего не было нужно. Мама и папа рядом, на кухне шарканье бабушки, а это означало, что она еще жива, и тот страшный момент, когда ее не станет далеко, а пока жива бабушка, можно не думать о смерти родителей, ведь они настолько моложе. А внутри ее мысли о Гене, и когда она ложится спать, она думает о нем и видит его, сидящим на краю ее кровати, и он рассказывает ей что-то из прочитанных книг. А больше ей не надо ничего. Пусть только будет так, не хуже, молила она про себя не то себя саму, не то Бога, не то какое-то далекое космическое сочетание планет, от которого зависело ее будущее.

Вошла мама, одетая как для улицы, и позвала Инну на базар. На базаре мама покупала продукты, торговалась, складывала их в корзину. Инна шла за ней и несла эту корзину, мама пыталась научить ее выбирать хорошее мясо, но ей было все равно, и житейская наука не лезла в голову.

Когда вернулись, отца не было дома, он ушел на работу. Мать и бабушка осмотрели покупки, посетовали на дороговизну. День прошел, как самый обычный. Когда вернулся с работы отец, Инна подбежала к нему, может именно сейчас он вручит ей именинный подарок, ведь с мамой они ходили вместе, и мама ничего не покупала. Но отец, ничего не сказав, завалился как всегда в уютное кресло перед телевизором в ожидании ужина.

На ужин мама подала жареную картошку с колбасой. Потом чай. Торта не было.

- Ба, а когда мы будем есть твой торт? – спросила Инна.

- Завтра, – ответила бабушка. – До нас Лида, сказала, зайдет.

Лида была ее невесткой, женой второго сына и бабушка перед ней благоговела, даже чуть-чуть побаивалась. Лида была не из обычной, а из «очень хорошей семьи», ее отец был генерал в отставке, и бабушка всегда с гордостью рассказывала новым знакомым, что ее Сеня женат на генеральской дочке.

После ужина, убрав со стола, мать села раскладывать пасьянс, бабушка принялась подшивать простыню, отец погрузился в телевизионные дебаты. Инна несколько раз прошлась перед телевизором, но ее усадили на место, велев не мешать отцу. Часам к 11 она окончательно поняла, что именин не будет. Неприятная, холодная, скользкая, как слизняк, догадка вползла в сознание. «Они забыли! Они не помнят!»

Этой весной праздновали день рождения одноклассницы. Это было в ресторане, она позвала, чуть ли не полкласса. Богато накрытый стол, много шампанского и сияющий от радости отец, произносящий каждые 20 минут тост за любимую дочку. Инна на такое и не рассчитывала, ее день рождения всегда праздновался скромно, но хоть как-то.

Ну почему же, почему? – спрашивала она себя. Вот в прошлом году ей исполнилось 14, это же не такая замечательная дата, а все-таки был накрытый стол и поздравления. Даже бабушка забыла, а ведь она самая любящая из всех троих.

 У Инны была отдельная комната, выше на пол-этажа. Когда-то там была антресоль и жила чужая старушка, когда она умерла, родители Инны пробили окно и сделали для нее комнату. Наверх вела железная лесенка. Там  она смогла дать волю слезам. Тихонько, чтоб не слышали взрослые. Напоминать им и требовать внимания, она не стала. Не помнят, ну и не надо. Зато у нее есть Гена. Она закрыла глаза, и в кресле у окна возник Гена. Он поздравил ее с днем рождения, пожелал счастья. Потом, Инна решилась на то, чего ей давно хотелось, но она боялась думать об этом, из какого-то суеверия, боясь спугнуть свои видения. Мысленно она подошла к окну и уселась на подлокотник кресла, а Гена обнял ее крепкой мальчишеской рукой, обвил ее талию и прошептал в самое ухо: «Моя родная».

Это было компенсацией за обиду. Ей уже не было так страшно и одиноко жить во взрослом мире, как пять минут назад. Она вспомнила, как зимой мама вышивала очередную подушку, и Инна попросила ее сделать такую же вышивку на ее блузке, а мама отказала резко и даже с какой-то злостью. Словно ей не все равно, на чем вышивать. Значит, просто не хотела именно для Инны? А почему, ведь Инна всегда была такой хорошей дочкой, как она ни старалась, не могла найти,  в чем себя упрекнуть. Тогда она тоже долго плакала ночью. Начиная с 8 и даже 7 класса, все девчонки начали приходить на школьные вечера нарядными и накрашенными, но Инне дома не позволяли ни краситься, ни нарядно одеваться. У нее было одно платье на выход, уже ставшее узким в груди, наливавшейся соками с каждым днем, и она ждала,  что мать это заметит, но та не замечала. Сама мама не придавала одежде никакого значения, могла ходить подолгу в одном и том же, и всю женскую одежду называла «тряпками» с подчеркнуто презрительной интонацией. Это было ее право, но ведь Инна другая, она так любит красоту, почему же ей отказано в этом? Однажды на остановке она заметила женщину лет сорока, ожидавшую трамвай. На ней была красная в клетку юбка выше колена и белая водолазка. Точно такой наряд Инна придумала для себя, но он ей был недоступен, своих денег у нее никогда не было. И вот она увидела его воочию, и оказалось, что она была права, это очень красиво, только не на ней. У нее даже заныло в груди от желания быть в такой же одежде, перехватило горло от обиды. Разве в таком скромном наряде есть что-то неприличное? Но ей не купят, а если она попросит, мать скажет со злостью: «О тряпках думаешь!? Об учебе надо!» А отец вообще не расслышит. Он занят своей работой, своими чертежами, у них на заводе проблемы с выпуском продукции и сейчас ему не до Инны. У бабушки нет денег. Да Инна и не просит никогда у нее ничего.

Как хорошо, что есть Гена и она может представить себя рядом с ним в любом наряде с бусами из бирюзы на загорелой шее. Он поймет, он не скажет «тряпки», а будет любоваться ею, Инной. А потом скажет ей что-нибудь ласковое, «мое солнышко», или «моя малышка», например. Так говорят в кино. Долго они так будут ходить мимо друг друга по двору? Он ходит на море с мальчишками и никогда не зовет ее с собой. А она пошла бы. Она так здорово умеет плавать. Почему он никогда ее не зовет? Она точно знает, что нравится ему, он же не скользит по ней безразличным взглядом, а всегда смотрит внимательно и долго, и слегка улыбается. И еще тот случай в кладовке школы! Может самой подойти? А что она скажет? Неважно, что она скажет, важно, что он при этом подумает. А что он может подумать? Она же ничего неприличного не скажет. Где уж ей сказать неприличное, такой затворнице. Тут Инна даже рассмеялась  вслух. Мама всегда говорит: «С нашей Инной никаких проблем, она у нас такая домашняя девочка».

Прошел месяц, прежде чем Инна решилась заговорить первой. Она лежала животом на подоконнике, высматривая, когда Гена пройдет, затем очень быстро сбежала вниз. Он зашел к Ваське, а Ваську она видела уходящим со двора минут десять назад. Значит, сейчас Гена выйдет. Она опрометью сбежала по лестнице, выбежала за ворота отдышалась и сделала вид, что только сейчас входит в ворота, чтобы якобы нечаянно столкнуться с Геной. Маневр удался.

Но дальше все пошло наперекосяк. Инна забыла заготовленную приличную фразу, судорожно вспоминала несколько секунд, а потом, понимая, что время уходит, вдруг выпалила: «Гена, пойдем вместе на море». Испугалась своей откровенности. Но он смотрел на нее с интересом, в глазах  у него зажегся огонек.

«По-о-ойдем», – протянул.  «Только не там, где все купаются, а за скалками. Где дикий пляж, знаешь?»

Этот пляж знали все, но это же не место для первого свидания. Инна растерялась. «Зачем?» – спросила она и поняла, что это глупый вопрос.

«Затем, – весело ответил он.  Нам свидетели не нужны».

Она молчала, а он протянул руку и погладил ее по голове.

«Хочешь со мной встречаться? Что ж раньше не сказала? А про тебя все говорят, что ты недотрога ненормальная».

«Я нормальная, – быстро сказала она. – А может сначала в кино?»

«Нет, – жестко ответил он. – В кино потом пойдем. На боевик. Так что, придешь? Давай завтра в 12 часов».

Инна ничего не ответила, ни да, ни нет. По ее виду, он мог понять, что она растеряна, но отрицательного ответа он ведь тоже не получил.

Вечером она мучительно думала, что же ей делать. Ей никак не хотелось встречаться с Геной на диком пляже, лучше бы просто поплавать там, где все, насобирать мидий и вместе спечь их на костре. Но если она откажется придти на тот пляж, он вообще больше не захочет с ней встречаться. Будет думать, зачем мне такая ненормальная. Становиться же нормальной было страшно. Хотелось его поцелуев, объятий, но не больше. Она загадала, если мама раскладывает пасьянс, она пойдет завтра за скалки, если нет, не пойдет. Вошла в общую комнату – мать раскладывала пасьянс, бабушка, как всегда что-то шила, отец смотрел телевизор.

«Мама, – сказала Инна, – отложи карты, мне надо с тобой поговорить»

Она, конечно, не думала посвящать мать в свои раздумья, она бы рассказала ей что-нибудь из школьной жизни, но ей так хотелось, чтобы мама положила карты обратно в коробку, и Инна смогла бы тогда никуда  завтра не идти.

«Давай попозже, – сказала мать. У меня тут не складывается». 

«Сеня  звонил, жаловался на начальника, тот его совсем заел» – обернулся отец. Мать отложила карты, и они принялись обсуждать  дяди Сенины дела, его начальника и какую-то Елену Анатольевну.

Вот так каждый вечер, – подумала Инна. Они заняты своими разговорами, а ее словно не существует. «Я в лесу среди деревьев», – пришла ей в голову подходящая фраза. Она твердо решила пойти завтра на свидание к Гене у диких скал. Воображение рисовало ей, как он обнимет ее, будет гладить по волосам и скажет: «Мое солнышко». После «такого» он не сможет не полюбить ее по-настоящему. Он будет целовать ее, расспрашивать о ее делах, называть ласковыми именами. А потом когда им исполнится по 18 лет, они поженятся. Инна даже представить себе не могла, что они могут и не пожениться. Она просто не видела для этого оснований, а потому такая мысль не приходила ей в голову.  

Наутро она собрала в сумку купальник, очки от солнца и пляжный коврик. Завтракать не стала, от волнения у нее сжималось горло. Я стану сегодня совсем взрослой, думала она. Как это произойдет?

Она не помнила, как добралась до пляжа, повернула по обрыву направо. Растущие вдоль тропинки кустики жесткой травы кололи ноги, она смотрела на дорожку, чтобы не упасть, и навсегда запомнила красноватую глиняную тропинку и кончики своих белых туфель, мелькавшие на ней. Прежде, чем спуститься за скалу, огляделась. Привычный пейзаж замер в ожидании. Она смотрела на рыжие скалы, заросли дикой маслины, высокие облака в серовато-голубом выцветшем небе. Как странно, – думала она. Сейчас я такая, а через час такой уже не буду, я стану другой, а эти скалы, кусты и облака останутся такими, как есть. Я изменюсь, а они – нет. И им абсолютно безразлично, что я изменюсь. Им это все равно, потому что они уже видели миллионы людей, которые изменялись, а сами эти скалы не меняются никогда.

И еще она подумала, что никогда не забудет эту минуту, когда она вот так стояла у начала спуска, и что, возможно, когда-нибудь будет это вспоминать, и думать, вот бы вернуться в тот момент, и снова оказаться в том месте и в то время, когда еще есть возможность выбора. Потому что вскоре его уже не будет. Она тянула время, чтобы продлить эту возможность выбора. Пока у нее был выбор, она чувствовала себя сильной. Но более тянуть было уже нельзя.

Вздохнув, она побежала по тропинке вниз.

Гена ждал ее, сидя на валуне. Встал навстречу, обнял и прижал к себе. Что-то твердое уперлось ей в живот. Должно быть, пряжка его пояса, подумала Инна, но почему так низко? И потом ведь пряжка плоская, а это нет.  

Мысль о пряжке мелькнула и исчезла. Гена впился губами в ее губы, и у Инны потемнело в глазах. Ноги подкосились, и она обмякла, повисла на его руках. Туман, боль, Ей показалось, что она сорвалась со скалы, летит в невесомости, раскачиваясь на каких-то нитях.

Гена встал, сказал, усмехаясь: «Ты не бойся, я без последствий».

Что это значит? А, поняла.

Гена подобрал свою спортивную сумку, закинул ее за плечо и, потрепав Инну по щеке, отправился за скалы, на общий пляж. Она осталась наедине с теми же желтыми камнями, кустами дикой маслины, которых призывала в свидетели полчаса назад, только облака на небе поменяли свою форму и место.

«Вот и случилось», – стучало у нее в голове. И на душе такая тоска, что впору броситься на землю и выть. Неужели это было оно? И это все? Ну почему, почему он ушел? Никаких слов, что она так ждала от него, никаких ласк. В ней погас огонек, что грел ее целый год, когда она устав от равнодушия родных, окуналась в свои девичьи мечты, и стержнем этих мечтаний был только ОН.

Прошло несколько дней, таких же серых, тоскливых, как первый день после ТОГО дня, который она ждала, как самый знаковый в ее короткой жизни, и который окончился таким разочарованием. Гена не появлялся, не звал ее никуда, а она даже не выходила во двор, понимая уже, что он никогда не скажет ей тех слов, что она так ждала от родных, от него, и которые ей были необходимы как воздух. Это ей нужны такие слова, а ему только то, что он уже от нее получил.

Мать ворвалась в комнату с перекошенным лицом, схватила ее за руку, поставила перед собой.

- Ты, ты! Ты что, ходила с Геной за скалки!? Отвечай, когда мать тебя спрашивает!

Инна обомлела от страха, стыда, неожиданности. Хотела крикнуть «Нет!», но слова застряли у нее в горле.

Мать по ее виду поняла все. Отпираться было бесполезно.

Как она узнала? – мелькало в голове у Инны.

Мама увидела вопрос в ее глазах.

- Думаешь, благородного рыцаря нашла? Он на весь двор сообщил, что «распечатал недотрогу» – это у них термин такой. А ты дура, дура, дура! Сколько раз это у вас было, говори!

- Один, это правда, мама.

- Ты думаешь, с одного раза нельзя забеременеть? В подоле хочешь принести!

Мать потащила ее в ванную, срывая по дороге с нее одежду. Вбежала перепуганная бабушка.

- Шо таке? Шо вы кричите?

- Вот, мама, полюбуйтесь на внучку, с каких лет начала! Я ей сейчас горячую ванну сделаю, если подхватила, то горячая ванна сорвет. Главное, чтоб не было поздно.

Инна хотела сказать, что Гена предупредил: «Ты не бойся, я без последствий», но никакая сила не могла заставить ее произнести эти слова, казавшиеся ей такими интимными, личными, связывающими ее и Гену в одно целое. И в то же время она инстинктивно ощущала их грязными и циничными, какими-то механистическими подробностями все-таки знаменательного, на ее взгляд,  момента в ее жизни, и открыть матери эти подробности она не могла.

В ванну с шумом полилась горячая вода, в воздух поднялся пар. Инна стояла окаменевшая. Мать потащила ее по направлению к ванне, она, не сопротивляясь, полезла туда и вскрикнула, когда ощутила жжение. Ноги сразу стали красными, она боялась сесть, но мать толкнула ее вниз, и она поскользнувшись, хлопнулась на дно ванны. Горячая вода достигала ее груди, жгла, щипала кожу. Тяжело дыша, она выдержала назначенные матерью 20 минут. Вылезла из ванны пошатываясь,  накинула халатик, кожу жгло и под халатом.

И тут вошел отец. Инна стояла, задыхаясь, вся красная, волосы намокли и слиплись. Скрыть то, что произошло,  было невозможно.

С неохотой  мать рассказала ему, и Инна была ей благодарна хотя бы за то, что она делала это неохотно. Она и не могла рассчитывать, что мама скроет, у них с отцом секретов друг от друга не было. Все годы брака они прожили как единое целое, вот только дочери не было в их союзе даже малюсенького места.

Отец выслушал, замер, раздумывая, что же теперь делать. Затем, размахнувшись, влепил Инне гулкую пощечину.

- Шлюха! – закричал он.

Девушка отлетела, хлопнувшись спиной о дверь кухни, сползла вниз, взмахнув руками, как паяц на веревочке.

-Не трожь дытыну! – рванулась бабушка.

Инна вскочила, и, запинаясь, путаясь в полах халата, бросилась по железной лесенке наверх, в свое убежище. Накинула щеколду и рухнула на кровать.

Ее жег стыд, жгли кожу полученные в ванне ожоги. Ей было стыдно и за предыдущую сцену, и за ту жалкую, нелепую позу, в какой она упала на пол. 

От рыданий ее кровать тряслась, и эта ее девичья кровать, которая раньше казалась самым безопасным и уютным пристанищем, теперь тоже была враждебна к ней, при каждом ее движении она скрипела и ворчала: шлюха, шлюха.

Инна рыдала горько и безысходно. Но затем она устала, всхлипы ее постепенно утихли, и, наконец, она уснула, сомкнув опухшие от слез веки. 

 Инна спала, а вокруг ее постели толпились ангелы, тихонько баюкая ее на своих крыльях, и укачивая, передавая друг другу, смотрели на нее с любовью, жалостью и состраданием, потому что они знали – ее взрослая жизнь только начинается.