Слова, что нами руководят

Она взмахнула рукой, останавливая маршрутку. Села с правой стороны, чтоб не на солнце. Оправила юбку на коленях, положила, как всегда, правую ногу на левую. В такой позе она сама себе казалась независимой и в то же время привлекательной. И стала ждать.

Она ждала много лет. Пока еще он не подошел, но она знала, что когда-нибудь подойдет. Станет сбоку от нее, будет глядеть ей в лицо, не отрываясь. (Если будет рядом место – сядет). Потом скажет что-нибудь небанальное, умное. Она подумает, наконец-то! И ответит тоже что-нибудь умное, со вкусом. Вот так оно произойдет, главное событие в ее жизни. Потому что в жизни все справедливо,  всем сестрам по серьгам, и надо уметь ждать своего часа, ждать того единственного, который станет ее настоящей любовью. Не мельтешить, не размениваться на дешевенькие романы, суррогат любви. Настоящая любовь придет рано или поздно. Так говорила ее бабушка, а она была умнейшая женщина,  кладезь житейской мудрости, вся семья слушала ее.

Приближалась ее остановка. В этот раз он не подошел, пока его нет, пока она не встретила его. Значит, будет ждать. Галина Павловна прошла вперед и попросила водителя: «На Греческой». И тут же поправилась: «То есть, на Бунина».

- Так на Греческой или на Бунина? – раздраженно спросил  водитель.

- На Бунина, извините, мне надо на Бунина.

- Ну, конечно, – с сарказмом произнес кондуктор. – Она сама не знает, куда ей надо. Типичная женщина.   

- Да знаю, знаю, я думала Бунина, а произнесла Греческая, – извинилась Галина Павловна.

- Думает одно, а говорит другое, – снова прокомментировал пожилой кондуктор. – Я же сказал, женщина, что с нее взять, у них  у всех  каша в голове.

Галина Павловна начала закипать, но решила сдержаться, простые мужики, произносят стандартные избитые фразы, избитые суждения, которыми руководствуются в жизни, потому что так им легче. Не надо ни о чем думать, на любой случай есть готовое суждение. Вытащил из памяти и готово.

Перед дверью своей квартиры она задержалась, потому что долго не могла найти ключи в сумке. Решила позвонить. Дверь открыл Петр. Он снял с нее куртку, подал домашние тапочки. Пронес на кухню сумку с продуктами.

Галина Павловна приготовила ужин и подала на стол. Петр сел напротив нее, он ел, и внимательно слушал рассказ об инциденте в маршрутке.

- Ты правильно сделала, что не стала ввязываться с ними в спор, – сказал он. Береги нервы, не девочка, небось. Так что спокойствие дороже всего.

- А ведь и в самом деле, – подумала Галина Павловна. Зимой 48 стукнет. Уж точно, не девочка.

Ей стало грустно. Она помыла посуду, приготовилась ко сну. Петр тоже не стал смотреть телевизор, как обычно по вечерам, и лег к ней в постель. Поцеловал нежно в лоб и просунул полусогнутую руку ей под голову. В такой позе, обнявшись, они и уснули.

Утром, придя в лабораторию, она вымыла руки, надела белый халат. Ей предстояла трепанация черепа серого кота по имени номер восемь. Потом он будет умерщвлен. Кто ж станет выхаживать отработанный лабораторный материал. Настроение у Галины Павловны было не ахти. Добрый по природе человек, она страдала оттого, что в течение многих лет причиняла страдания животным, которым было невдомек, что они называются лабораторным материалом. Котов и собак подбирали на улице, отбирали у гицелей, крыс и мышей выращивали тут же, в виварии института. Грызуны ели по утрам свою кашу, облизывали мордочки, размножались, поставляя своим потомством все новые порции материала.

Поступая на биофак университета, юная Галя мечтала о селекционной работе с растениями. А комиссия по распределению молодых специалистов, или судьба, определила ее в НИИ медицины. Что ж делать. Не место красит человека, а человек – место, сказала ей тогда бабушка. – Потом перейдешь в селекционный. Но перейти так и не удалось, и Галя привыкла к своей работе, привыкла к резкому, сбивающему с ног, запаху крысиной мочи в подвале вивария, к тому, что во время обеда на столе стояла клетка с белыми мышами, и, когда она брала их малым корнцангом за бочок, на халат ей сыпались темные катышки мышиного помета. Привыкла напрягать до боли глаза, отыскивая на стеклышке микроскопа дегенерировавшие от передозировки антибиотиков клетки мышиной печени. Но к боли животных, в отличие от других сотрудников, привыкнуть не могла. Возможно, виной тому был происшедший на субботнике случай. Шел первый год работы выпускницы биофака в лаборатории. Галя перекапывала клумбу, и ее лопата вывернула из земли огромного дождевого червя. Длиной сантиметров пятнадцать и толщиной в два пальца. Все сотрудники сбежались смотреть на диковинку, вальяжно развалившуюся на черной жирной земле, поблескивая розовыми боками. Эти розовые бока напоминали лысый череп важного чиновника, раздобревшего в своем кресле.

Галя была в восторге от своей находки, ей хотелось подчеркнуть ее важность для лаборатории. Она подбежала к шефине, кандидату меднаук, Нине Антоновне, и предложила поместить червя в банку с формалином, для демонстрации в учебном музее. Та одобрила. Галя сбегала в здание, вынесла банку с формалином и, подхватив червя лопатой, бросила внутрь. Накинула крышку.

Тут ей стало плохо. Неподвижный до этого червяк стал биться в банке с невероятной силой. Он молотил по стеклу, разевал темное отверстие беззубого рта и, казалось, орал, задыхаясь. Он, простейшее кишечнополостное создание, не хотел умирать, он бился за свою жизнь во всю мощь своего розового тела. От былой вальяжности не осталось и следа, были страх и отчаяние перед лицом смерти.

Навсегда запомнила она эту тошноту и тяжесть в сердце, когда она смотрела на червя, которому уже не могла помочь, и которому причинила смерть своей детской непосредственностью и, что еще хуже, она понимала это, своим желанием угодить начальству. С тех пор поселилась в ней эта ненависть к жестокости, к боли вообще, но она ничего не могла поделать, вскрывая черепные коробки, прививая инфекции, ампутируя органы, потому что такова жизнь, сказала бы ее бабушка, такова наша се ля ви, как говаривала ей мать.

Вошла Яна, препаратор, прижимая к груди серого кота номер восемь, нежно поглаживая его за ушком. Вдвоем они стали связывать ему лапы, прежде чем дать наркоз. Кот заволновался, вопросительно замяукал, обреченно уставился на Галину Павловну.

Пока кот засыпал, медленно смыкая веки, Яна пожаловалась Галине Павловне на своего отца. Он не позволял ей поступать в театральное училище.

- Ничего страшного, – успокоила та. –  Если у тебя талант, рано или поздно он даст о себе знать, ты станешь, кем хочешь. Не спорь с отцом, судьба сама сделает за тебя выбор. Талант уничтожить невозможно.

- Его можно закопать, – возразила Яна.

- Талант всегда пробьется, это непреложная истина, – настаивала Галина Павловна.

 - Такова народная мудрость, а она выработана веками, в ней опыт народа. Народ неправым быть не может.

Яна грустно кивнула, выбрасывая в мусор пустую ампулу из-под амфетамина.

Домой Галина Павловна поехала не маршруткой, а двумя трамваями. Не потому что была негативно настроена из-за вчерашнего инцидента, а потому, что в трамвае больше места, и ее лучше видно, и два трамвая больше, чем один, следовательно, больше шансов встретить его. Она снова сидела, положив правую ногу на левую, как она это делала много лет, и ждала. Почему она ждала именно в трамвае, в автобусе? Почему не на улице? Она и сама бы не смогла ответить на этот вопрос, но ей казалось, что в транспорте эта встреча должна носить более респектабельный характер. Не сможет она ответить положительно мужчине, который подойдет к ней знакомиться на улице. Это неприлично. Так говорила ей бабушка. Пойти одной в ресторан тоже неприлично. Вечером в театр? А если в тот день знакомство снова не состоится, и ей придется возвращаться  по ночным улицам одной?

Но она точно знала, что когда-нибудь он подойдет, разглядит за невзрачной внешностью младшего научного сотрудника ее тонкую, нежную душу, истосковавшуюся по любви, его не оттолкнет скромный пучок темнорусых некрашеных волос, немодные, по мнению Яны, очки, простой костюм деловой, но небогатой женщины. Погруженная в свои вечные ожидания, Галина Павловна мало уделяла внимания своей внешности, памятуя бабушкины наставления: не с лица воду пить, главное – быть хорошим человеком. Ее круглое славянское лицо с высокими скулами не знало краски, она лишь только подкрашивала губы. Она не любила готовой одежды и шила всегда в одном и том же ателье, и все ее новые костюмы были похожи на предыдущие. «Скромность – главное украшение женщины» – усвоила она еще в детстве. Потому что для него это все неважно, он сужден ей на небе, он станет тем единственным избранником, о котором ее мудрая бабушка говорила: настоящая любовь придет рано или поздно. Ее не надо искать, она сама тебя найдет, только не растрать себя на мелочи в ожидании ее. Ее бабушка – воплощение вековой мудрости. Золотые ее слова: жди, и счастье само к тебе придет. Значит, так оно и будет.

Как всегда, Петр подал ей тапочки, забрал из рук сумку с продуктами, помог приготовить ужин.  

За ужином она рассказала ему о Яне, ее переживаниях.

- Ты не сбивай девочку с ее пути, – сказал он ей. – «Талант всегда пробьется» – это глупость, а не мудрость. Если и пробьется, то только вопреки твоей, так любимой тобой народной мудрости, а, продираясь через это «вопреки» половину себя растеряет.

- Народ не может ошибаться, – резко возразила Галина Павловна. – Его моральные устои выработаны веками и проверены самой жизнью. Это опыт поколений, положительный и отрицательный, все, что переживал народ, нашло отражение в его высказываниях, поговорках, фразеологизмах. «Нельзя дважды войти в одну реку» – попробуй, опровергни. Не получится. И не надо изобретать велосипед. Жить, руководствуясь опытом предыдущих поколений и полезнее и спокойнее.

- Это умственная лень, – возразил Петр. – Нежелание думать. Твой народ, который ты превозносишь, как кладезь мудрости, состоит из огромного числа бездумных идиотов, повторяющих заезженные истины, согласно которым они строят свою жизнь, потому что так им легче. Вспомни, к этому же выводу ты пришла, когда тебя высмеивал кондуктор в маршрутке. Потому что, то был твой частный случай, а теперь, когда мы говорим об общих вещах, ты сама себе противоречишь.

Эти беззлобные дебаты стали уже частью их совместной жизни. Раньше как-то нервы у Галины Павловны были покрепче, и в спор с Петром она не вступала. Но с годами ей иногда и самой приходило в голову, что Петр прав, возражая ей на то или иное утверждение. Она подумала о том, что уже не однажды обговаривала с Яной в лаборатории – поведении подопытных крыс. Не раз они, белые лабораторные крысы, прогрызали проволоку клеток и сбегали в институтский сад, чтобы спариваться там с дикими крысами. Но всегда, начиненные разномастным гибридным потомством,  возвращались в свои клетки, к неминуемой гибели, обрекая и потомство свое на жестокую смерть от лабораторных опытов. Почему? Потому что другой жизни они не знали, вот что. Даже не предполагали, что можно просто остаться в саду вместе с дикими собратьями.

- Опыт поколений, – ворчал тем временем Петр. – А когда вы руководствуетесь даже не опытом поколений, а просто сказанными походя словами знаменитых людей, потому что велика сила их авторитета? Может быть, этот великий и не придавал сам такого значения своим словам, как вы. Может, он сказал глупость и забыл, а может быть, даже после устыдился ее, но только потому, что он велик, вы взяли его глупость на вооружение и живете согласно с ней.

- Да что это ты имеешь в виду? – возмутилась Галина Павловна.

- А вот! «Писатель – это тот, кто не может не писать».  Это кто сказал?

- Антон Павлович Чехов. А что?

- А то, что не писать не может графоман. А писателя как раз совесть замучает писать, если плохо получается. А эта глупость: краткость сестра таланта! Значит Толстой, Диккенс бездарны? У Толстого иногда одна фраза расписана на целую страницу. И все в ней мудро, хоть и не кратко. А современные редакторы требуют от писателей краткости в ущерб смыслу, потому что сами бездумны, и руководствуются этой сентенцией, что принесло уже немало вреда литературе. А вот это: «Словам должно быть просторно, а мыслям тесно»? Это ведь можно и так понять – словам просторно, потому что они занимают большую площадь произведения, а мыслям тесно, потому что они съежились на каком-то мизерном клочке, а все остальное – пусто, без мыслей.

Галина Павловна рассмеялась, нежно глядя на Петра.

- Хорошо хоть, – продолжал тот, – что вы следующую глупость вычеркнули из своего обихода: «Каждая кухарка должна уметь управлять государством». И то, потому что развенчали носителя глупости. А до того, как смешали его с грязью, ведь верили в эту чушь, не так ли? И жили, руководствуясь ею!

Галина Павловна не знала, соглашаться с Петром, или продолжать отстаивать свою точку зрения, а потому предпочла удалиться в ванную, готовиться ко сну. Протирая ватным тампоном, смоченным в тонике,  начавшее увядать лицо, пыталась разгладить морщинки у глаз, но они упрямо собирались в пучки, указывая ей, сколько лет уже она так по вечерам, смотрит в зеркало, отмечая неумолимый бег времени.

Она вернулась в комнату, села у стола, грустно подперев щеку рукой. Петр уловил ее настроение, подошел и стал перед ней на колени, положив голову на ее другую руку, свесившуюся вниз. Поцеловал ее ладонь, потом поднял ее на руки и понес в постель, уложил бережно и сам лег рядом.  Обнял и, как всегда, подложил полусогнутую в локте руку под ее голову: спи, моя любимая, спи…

  

Прошел год,  ничем не отличавшийся от всех остальных предыдущих монотонных лет, наполненный опытами, мышиным писком, заботами о доставке агар-агара, мелькавшими перед глазами бесконечными стеклышками с распластанными на них микросрезами крысиной печени, вялым обсуждением с Яной лабораторных новостей.

Однажды в трамвае Галина Павловна заметила, что ждет ЕГО как-то механически, не с тем уже нетерпением и уверенностью, что раньше. Так продолжалось до тех пор, пока…

 

…Маленький коварный враг притаился в ее девственном лоне, не знавшем любви.  Расцветал, улыбался, предвкушая тот день, когда она узнает,  и возмутится, закричит в гневе на эту несправедливость. Он знает, что когда она умрет, а ведь только это и есть его цель, он сам тоже погибнет. Не сразу, еще несколько дней будет отпущено ему на осознание достижения своей цели, на радость ощущать себя победителем. Ради этой удовлетворенности он выполнял свой долг. Как миллионы поколений раковых клеток до него. Он выполнит свой долг – убить человека. А она, не ведая, растит его, кормит своей плотью. Еще тихо радуется общению с Петром, своей чистой уютной квартирке, размеренному ритму жизни.  Еще ждет ежедневно в трамвае ЕГО, единственного, сужденного ей небом.

Оставалось три месяца и два дня, до того, как она узнала о существовании своего маленького врага.

Три месяца и две недели до того, как начала неистово бороться.

Четыре месяца до того дня, когда она изгнала Петра из своего сознания, потому что он, существовавший только в ее воображении, созданный лишь ее желанием, как прообраз того реального, которого она ждала всю жизнь, ничем не мог ей помочь, и только отвлекал от борьбы. Жестокой, упорной борьбы уже не за счастье свое, а за право жить и дышать.

Восемь месяцев до того дня, когда она поймет свое поражение, признает его и смирится. И восемь месяцев и два дня, когда проклянет она всю человеческую мудрость, уроки, данные ей ее бабушкой, и саму эту бабушку, с ее правильностью, законами жизни, выработанными множеством поколений людей, живших ранее, и уже ушедших из жизни, но оставивших после себя след установлений и правил, много раз повторенных фраз и выражений, бездумно принимаемых их потомками за единственно возможные, только потому, что им много лет.