Чужой багаж

К перрону подкатил какой-то странный поезд. – Его что, одолжили в музее техники Великой отечественной войны? – подумала я. Жесткие зеленые вагоны, маленькие оконца. Внутри было не лучше. Железные полки располагались напротив друг друга, как в электричке. Ну, это уж слишком! Я брала плацкарту, купейных билетов не было, но это ведь уже просто общий вагон. Кипя негодованием, я бросилась искать проводника. Толстая краснолицая тетка смахнула со лба жидкую прядь белесых волос и разразилась тирадой в мой адрес. Смысл ее сводился к тому, что сейчас сезон, билетов и так нет, а тут какая-то фифа требует суперудобств. Пусть скажет спасибо, что вообще едет. Вот таких когда-то раскулачивали, в теплушках в Сибирь отвозили, и ничего, живы остались, да еще Сибирь подняли. Я понимала, что тетка, с ненавистью взирающая на мои блестящие черные волосы и темные очки за 200 долларов, с удовольствием заперла бы меня в вагоне, чтобы, проехав Киев, высадить меня уже за Уралом. Но мне-то надо было в Киев, а поезд уже трогался. Ничего, подумала я, не сахарная, как-нибудь доеду.

В Киеве меня ждала моя подруга, а, учитывая, что она была моей единственной подругой за всю жизнь, и я имела все основания думать, что первой и последней, мне хотелось поскорее добраться до нее любой ценой.

Постелив на железную койку шубу, я подложила под голову свою замшевую сумку, и погрузилась в свои мысли. Наверное, оттого, что койка была жесткой и давила бока, мысли в голову мне лезли тоже невеселые. Сорок четыре года, думала я, это ужас. Мне сорок четыре года. Ужасно не то, что меньше осталось жить, на это плевать, ужасно то, что многое уже не успеть. Я вспоминала себя в 20 лет, и мне казалось, что то вообще была не я. То был какой-то другой человек, который думал и двигался совершенно по-другому. Действовал по-другому. Себе сорокалетней, я двадцатилетняя казалась глупой. Хотелось вернуться туда в тот мир и все сделать иначе. Потому что та двадцатилетняя все делала не так. Не делать вот этого и того, а сделать вот так-то. В то же время я чувствовала, что двадцатилетняя была лучше и чище вот этой, что ворочается  сейчас на жесткой зеленой койке.

С вокзала к Тане надо было ехать на метро. Прежде, чем спуститься в подземку, я решила ей позвонить. Вдруг ей надо ненадолго уйти в магазин или еще куда, а она ждет меня и не уходит. Скажу ей, чтобы ушла, а ключи оставила под ковриком.

Я сунула руку в сумку и вытащила мобильный. Попыталась набрать номер. Но клавиши проваливались. Я посмотрела на телефон. Это был старый поломанный Эрикссон. Я вытаращила на него глаза. У меня был новенький Самсунг. Как мог оказаться этот страшненький поломанный мобильник в моей сумке?

И тут я ощутила, что и сумка в моей руке стала легче. Это была вообще не моя сумка! Старый, потрепанный саквояж, с одним поломанным замочком. Господи, да что ж это? Мне подменили сумку!? Но как, если она все время лежала под моей головой? Я же не вставала с койки, даже не поднимала головы. Это ж каким виртуозом надо быть, чтобы вытащить из под моей головы сумку, так что б я не заметила, да еще втолкнуть под нее другую! Что за воры пошли, невероятно. Наверное, там старое тряпье или скомканные газеты.

Я открыла саквояж. Нет, вряд ли это воры. Сак явно принадлежал какой-то девушке. Голубая простенькая комбинация, застиранный лифчик. Записная книжка, косметичка с остатками косметики, почти до конца вымазанная помада, пудреница с протертой лысиной посреди блока пудры. Ключи. Пустой кошелек. Значит, эта девушка тоже пострадала, она же не сможет попасть к себе домой. Хотя, какое там, пострадала, ее кошелек пуст, а она получила замшевую сумку с новым мобильником, сменой дорогой одежды, кредитной картой. И в придачу моим паспортом и служебным удостоверением. Это мне впору выть.

Надо ехать к Тане. А как, у меня нет даже на метро. И на телефон-автомат. Пока я в полной прострации сидела на перроне, прошло около часа. Я хотела есть, голова раскалывалась от тяжелых мыслей. Зашла в ближайшую кафешку. Зайти то, зашла, да поесть никак. Без денег не дадут.

Может быть, в сумке девушки есть потайной кармашек, и она там держит деньги, – мелькнула спасительная мысль.

Я обшарила сумку. Единственное, что нашла, маленький брелок, видимо, талисман, женская ручка из желтого потертого металла, в пальчиках была зажата монета в 25 копеек.

Еще бы 25, и будет на метро. Но где их взять. И есть хочется жутко. На прилавке желтели аппетитные булочки, смазанные глазурью, запах свежесваренного кофе наполнял слюной рот.

Я подошла к продавщице.

- У меня нет денег, только 25 копеек, я вас очень прошу, дайте мне еще 25 и булочку в долг, я уеду на метро, а вечером привезу вам деньги и за то, и за другое.

Продавщица смотрела на меня с насмешливым удивлением.

- Это у вас-то нет? А вы в кармане своей шубы пошарьте, – предложила она. – Дамочка, я за вас свои трудовые выкладывать не собираюсь.

Позади раздался мелодичный смех. Я обернулась. Высокая стройная красавица лет тридцати, в такой же черной шубе, как моя. Она явно смеялась надо мной.

- Что, денег нет? А вы их с полу поднимите, – сказала она и указала на пол.

На полу лежала пачка денег. Красавица наклонилась и подняла их.

- Ага, – подумала я. – Это разводилово. Знаем такое. Сейчас предложит поделить деньги, потом откуда-то выскочит амбал, и заявит, что там было в два раза больше. Это старый трюк. Может она из той шайки, что подменила мне сумку?

Но, вопреки ожиданиям, красавица предлагать мне и не думала. Открыла пачку. Там были только крупные купюры. Она молча пересчитала их и положила в карман. Продавщица застыла с обалдевшим от количества денег лицом. Видимо, она до конца жизни будет корить себя, что не заглянула вперед прилавка, подумала я.

Разводилова явно не намечалось. Тогда я решилась.

- Может быть, вы мне одолжите на булочку, кофе и метро, – робко предложила я.

- А из чего отдавать будешь, – рассмеялась красавица. – Из гонорара? Так он когда еще будет.

Значит, она меня знает?! У меня, наверное, от ее фразы вид был не менее обалдевший, чем у продавщицы от суммы денег. Нет, она точно связана с подменой сумки. Но как? Дешевая старая сумка, что мне подсунули, явно не ее. Да и зачем ей моя, что там могло заинтересовать целую шайку, на этой даме надето в 20 раз больше, чем можно выручить за мое пропавшее имущество. А шпионского блокнота с шифром там нет.

- Я дам вам денег, – сказал парень, доедавший свой завтрак.  – Отдавать не надо, не беспокойтесь. Он протянул мне банкноту в пять гривен.

В метро я попробовала привести в порядок свои мысли, но они ускользали, словно я пыталась схватить за хвост рыбу в аквариуме.

Все путалось у меня в голове, таинственная незнакомка, пропавшие документы, без которых мне в Киеве никак, мобильник с кучей нужных номеров. Записная книжка. Как заблокировать кредитку без паспорта, может, с нее уже списали все деньги на покупки.

- Наступна зупинка «Лiсова», кiнцева. – Объявил знакомый голос. Надо вставать. Я подняла голову. Напротив меня, улыбаясь, сидела незнакомка из кафе. Смотрела на меня с насмешкой. Презрительно оттопырила губу и показала мне средний палец, что никак не вязалось с ее сверхдорогим прикидом.

Я вспылила. Что она хочет от меня!? Обокрали и издеваются! В ярости, не помня себя, я шагнула к ней и… прошла сквозь нее, как сквозь воздух!

 

- Проснись,  да проснись же, – услышала я Танин голос. – Что с тобой, ты стонала во сне, – сказала она встревожено.

Я была дома у Тани, на Лесовой, в ее квартирке, на том же старом диване, на котором ночевала всегда, когда приезжала к ней. Так же пахло сигаретным дымом и кофе, потрескивал электрообогреватель, а на ее рабочем столе мягко светился монитор. Нормально, все нормально, говорила мне привычная обстановка.

Значит, я приехала вчера, вечером легла спать, и все это мне приснилось. Вон и сумка моя бежевая со всем барахлом. А на книжной полке – включенный на зарядку мобильник. Слава Богу, все в порядке, это только сон. Я рассказала его Тане. Она покачала головой.  

- Знаешь, – сказала она. – Это что-то означает. Сон слишком длинный и наполнен сквозным действием. Для сна это как-то необычно. Мне кажется, у тебя какой-то внутренний дискомфорт. Тебе надо сходить к психоаналитику.

После завтрака Таня достала газету объявлений, и мы стали искать психоаналитика. Попадались только гадалки, ясновидящие и ворожки, которых мы сразу отметали, как ненадежный элемент. По правде сказать, мне не очень хотелось пускать постороннего человека в свой внутренний мир. Поэтому я всячески старалась увильнуть от мероприятия, отговариваясь тем, что у нас еще не развита культура психоанализа, а потому нет соответствующих специалистов. Но Таня позвонила знакомому невропатологу, и тот порекомендовал ей практикующего психолога, который исследует пациентов с помощью гипноза.

Психолог оказался чуть лысоватым сурового вида мужиком с выдающимся брюшком. Он усадил меня в кресло с откидывающейся спинкой, вроде шезлонга, и принялся выхаживать кругами по комнате, внимательно выслушивая мой рассказ.

- Начнем сеанс, – сказал он. – В гипнозе открываются такие вещи, каких вы сами в себе не подозревали.

Это мне не очень понравилось. Откроется ж не только мне, но и ему. Мало ли что там откроется, хотя самой интересно.

Психолог зажег свечу, велел мне пристально смотреть на нее и слушать его голос. Он ходил кругами по комнате и громко, завывая, вещал: «Мои ноги  становятся тяжелыми и теплыми. Мои руки становятся тяжелыми и теплыми».

У меня возникла ассоциация с цыганкой, рекламирующей свои экзотические услуги. Минут пять я сдерживалась, а потом громко и невежливо захохотала. Психолог обиделся.

- Простите, – сказала я. – А может, вы будете говорить обычным голосом? Я не буду отвлекаться на интонации, и мне будет легче.

Психолог уселся в кресло за моей головой и принялся за тот же текст, только нормальным тоном. Я старалась сосредоточиться на пламени свечи. Свеча горела на фоне темного бархатного занавеса. Ее пламя раздувалось, расползалось в стороны…

Мне 20 лет. Я на заседании университетской комиссии по распределению молодых специалистов. Длинный стол, за ним члены комиссии. Посередине наша деканша, Валентина Тихоновна, ласково улыбается мне.

- Давай, девочка, подписывай.

Нахмурившийся дядька из киевской комиссии наклонился к ней и прошептал: – 20 баллов разницы, Валентина Тихоновна! Она отмахнулась: – Мы уже обо всем договорились, правда, девочка? Ты комсорг, лидер курса, будь же им до конца.

Я закивала, да, два дня назад договорились. Тогда Валентина Тихоновна позвала меня в свой кабинет, откуда выходил отец Сотниковой, заговорила со мной воркующим голосом и объяснила, что я по баллам первая, но должна уступить свое место в Одессе Нине Сотниковой и поехать на три года в Гнитив. 

- Ты же понимаешь, девочка, у тебя с такими родителями масса возможностей. А у Нины Сотниковой никаких. Ну, уедет она в это село, и никогда не вырвется оттуда. А ты поработаешь три года и вернешься. Родители тебе пропасть не дадут. У тебя ж такие родители! Ты должна ей уступить.

Гнитив я про себя называла Гнидив, и ехать мне туда хотелось не больше, чем повеситься. Но меня так просят. И я совершу этот красивый поступок. Мама и папа будут мной гордиться. Ведь они меня всегда учили, что человек должен жертвовать всем ради друзей.

Доносится монотонный голос: – Мои руки становятся теплыми и тяжелыми…

Мне 19 лет. Я стою у края веранды на нашей даче. Там полно людей, знакомых моей сестры, пришедших к ней в гости, моя сестра показывает  пятна на цементном полу и строго выговаривает мне за то, что я неумеха и плохо помыла пол. Я понимаю, что она устраивает театр для своих гостей, показывает, как  я, ее младшая сестра прислуживаю ей, а она командует мною. Я закипаю. Мне хочется сказать: «Хамка, да поблагодарила бы лучше, ведь я не домработница тебе, я сама по своей инициативе приехала сюда и помыла твои полы и окна, потому что у тебя маленький ребенок, и ты собиралась привезти его в пыль и грязь».

Но я молчу, потому что неудобно перед людьми заводить ссору. Что они подумают о нашей семье? Две сестры ругаются на глазах у посторонних! Какой позор. Я молчу, опустив голову, гости иронично улыбаются.

- Мои ноги все тяжелее и тяжелее… Мои руки…  

Мне 30 лет. Я в экспедиции, на съемках фильма. Второй режиссер разводит массовку. Я физически страдаю оттого, что он делает это так беспомощно. Интересные, неординарные лица назад, невыразительные вперед. Дурацкая мизансцена, не имеющая никакого художественного смысла…  Неужели он окончил ВГИК, чему его там учили? Я подхожу, хочу что-то сказать, но сникаю, неудобно вмешиваться не свою профессию, у меня в картине другая должность. Если я что-то скажу, я дискредитирую его перед съемочной группой, это неэтично. Вечером захожу к нему в гостиничный номер отдать сценарий с сокращениями. Он выговаривает мне: «Ты все время смотришь на меня, что-то хочешь мне сказать, я же вижу. Имей  в виду, я очень уважаю тебя, как специалиста, но жениться в ближайшее время не собираюсь».  

Боже, вертится у меня в голове, какие женитьбы? Максимум что я могла бы себе с тобой позволить, это «курортный роман» на время экспедиции, но не больше же! На кой ты мне черт на всю жизнь? Это ты меня уважаешь, как специалиста, но я-то тебя нет!

Сейчас скажу ему это. Поставлю его на место. Каждый человек должен знать свое место. Пусть ему будет стыдно, в каком же смешном положении он окажется! И мне становится жаль его. И режиссер никакой, и я еще его так унижу, а я всегда была великодушна к тем, кто слабее меня. И я молчу. Черт с ним, пусть думает, что нравится мне, это поднимет его самооценку.

- Взгляд только на свечу. Тело тяжелое…

Мне 40 лет. Я живу в Мелитополе у знакомых. Мне некуда больше идти, и возвращаться домой в Одессу нельзя. Но хозяйка квартиры Вера боится, что у меня с ее сыном возникнет роман, и пострадает его семья. Ее сын видный мужчина, красавчик, пьющий и слабый духом. Зачем мне слабак? Мне сейчас сильное плечо нужно, а не ярмо на шее. А заводить роман с женатым мужчиной просто так? Да еще пользуясь гостеприимством его семьи? Что она думает обо мне, кто ей позволил? Как смеет? Но как сказать матери, что ее сын мне и на дух не нужен, оскорбить ее материнские чувства, для нее-то он самый лучший. И я ухожу. В опасность, в неизвестность…

- Дыхание ровное…

Мне 42 года. У меня полно красивых вещей, а моя соседка по двору, тощая и до жути некрасивая, работает дворничкой на другом конце города. Как она добирается туда к пяти утра, когда еще транспорт не ходит? Как ухитряется на такие гроши содержать себя и дочку-подростка? Я зову ее к себе и предлагаю целый мешок одежды. Эти брюки из натуральной кожи, но они мне уже надоели. Это бархатное пальто вышло из моды… А для нее и ее дочки это – целое богатство. Марина перебирает вещи, складывает обратно в мешок, ее глаза сверкают, щеки порозовели от возбуждения. Вдруг она настораживается и спрашивает подозрительно: «А почему ты отдаешь столько таких красивых вещей?» Честный ответ был бы такой: «Для меня это уже вчерашний день, а по твоему статусу в самый раз». Но нельзя же так обидеть человека, и так уж Господь лицом обделил. И я придумываю: «Знаешь, я в последнее время полнеть стала, ничего не застегивается».

«Ну, конечно. Жрешь много, с твоими-то деньгами», – слышу в ответ.

- На счет три открывайте глаза. Считаю: одииин, двааа, три! Просыпайтесь!

Я поднимаюсь с шезлонга. Психолог устало присаживается к столу, задумывается. Сеанс окончен. Я разочарована. Ничего, что было бы связано с моим сном предыдущей ночью, ничего общего. Потерянное время и выброшенные деньги.

- Я бы порекомендовал легкое успокоительное, но в принципе вам медикаментозное лечение ни к чему. Вам нужно пересмотреть свое отношение к себе и к жизни, – доносится до меня голос психолога.

Я удивлена.

- Вы всю жизнь играете роль жертвы. Вам была предназначена роль лидера. Но вы стеснялись ее играть. Вы растащили свою жизнь на кусочки и раздали ее тем, кто этого не стоил. И даже не понял, не оценил. Ваша чужая пустая сумка – это и есть ваша жизнь.  В глубине души вы понимаете, что разменяли ее на барахло. А та красавица, что смеялась над вами – это вы сами, та, которой вы должны были стать, но добровольно отказались от предназначенной вам роли для того, чтобы другим людям было удобнее. Вы видите себя в ее образе,  хотели бы ею быть, а на самом деле вы такая, как есть. Вам нужно больше любить и уважать свое «я». Вот и все.

Таня проводила меня на вокзал, сунула в руки пакет с пирожками и баночкой меда, сама подняла нижнюю полку и вложила мою сумку в ящик. Мы попрощались. Поезд тронулся. Из коридора в купе вошел мужчина с портфелем. Спросил меня: «Там еще есть место для моего портфеля? Можно я подвину вашу сумку?» Я ответила утвердительно, он поднял полку и положил туда свой портфель. Я хотела взглянуть на свою сумку, но не смогла. Мне было больно.

И не за прошлое. За будущее.

10 октября 2008 г.