Полотенце из девятого вагона девятого поезда

- Мам, ты когда со своей аллергией разберешься? – спросил меня сын. Он был прав. Еще два месяца назад я заметила на предплечьях рук кровавые точки. К врачу пойти было некогда. Но надвигалось лето – пора топиков и коротких рукавов, пора купальников и пляжей. Надо было срочно что-то делать с руками, не открывать же всему честному народу плечи с красными точками. И я отправилась к аллергологу.

Оказалось, что на всю Одессу – один аллергологический центр. Очередь в коридоре неимоверная. Мне посоветовали сначала занять другую очередь в тот кабинет, где кололи под кожу пробы на аллергены, а потом к врачу, все равно он потом пошлет на пробы. Длина обеих очередей вынудила меня поверить в то, что аллерголог мне вообще не нужен, с моими пятнышками вполне справится дерматолог, понадеялась я.

Дерматолог внимательно осмотрел мои плечи и категорически от меня отказался.

- Это не мое, – сказал он. –  Вам нужен невропатолог. Такие кожные высыпания бывают на нервной почве.  

- Но я не нервничала, со мной ничего плохого не происходило, – ответила я.

Дерматолог пожал плечами. – Дело ваше. Но я вам помочь не могу.

Пришлось отсидеть обе очереди к аллергологу. Аллергические пробы показали, что никакого иммунного ответа мой организм на посторонние белки не производил. И снова я услышала: идите к невропатологу, это по его части.

К невропатологу я пошла скорее из желания доказать двум предыдущим специалистам, насколько же они глупы. Я ожидала снисходительной усмешки с его стороны и что-то вроде добродушного: – Попейте, уважаемая, хлористого кальцию, он еще во время Первой мировой войны очень помогал людям от кожных высыпаний.

Однако невропатолог уставился на мои руки довольно озабоченно.

- Что произошло у вас в последние три месяца? – спросил он.

Я совершенно искренне ответила, что ничего. Врач настаивал, подумайте, как бы мы вас ни лечили, если вы не избавитесь от стрессовой ситуации, не раскрутите ее для себя, высыпания никуда не уйдут.

Вместе с доктором Подгородецким мы начали перебирать последние события моей жизни.

- Может, на вас кто-то в суд подал? – спросил он.

- Есть такое, – ответила я. – Ну и что?

- А то! – радостно заключил Вадим Михайлович. – Вот вам и стрессовая ситуация.

- Ха-ха-ха, – саркастически отвечала я. – Тоже мне стресс! Когда ментовская мафия разгромила мою фирму, я прошла 13 хозяйственных судов и ничего, не обсыпало.

- А сам разгром?!

- Так, когда это было! Восемь лет назад. Тогда ж не обсыпало.

- А сейчас за что подали?

- Сосед требовал, чтоб я снесла крыльцо офиса, чтобы построить там свой гараж.

- Видите!

- Это он уже видит. Я в суде запросила разрешающие документы на его сауну в общем для всего дома подвале, и он уже ничего от меня не хочет.

- А  пропадать, у вас ничего не пропадало? Какая-нибудь ценная вещь?

- Ну как сказать… Пропадать-то само не пропадало, но меня обокрали две бомжихи, которых я три года кормила и поила. Не думаю, что эта кража так на меня повлияла. Я нежадная, с вещами расстаюсь легко. Скорее мне было обидно, что они отплатили мне такой черной неблагодарностью.

- Э-э-э… замялся Вадим Михайлович. – Скажите, может, в личной жизни у вас сейчас какие-то нелады? Может, вас покинул любимый человек?

- Никто меня не покидал. И потом, я считаю, что если человек ушел от того, кого любил ранее, то он не стоит того, чтобы о нем вздыхать.

- Подумайте все-таки, поищите.

- Нечего мне искать, доктор. Я человек жизнью битый и в боях закаленный. Меня так просто сыпью не обсыплешь. Здесь что-то другое.

От невропатолога я ушла в полной уверенности, что наша медицина окончательно деградировала. Вот к чему приводит платное образование, думала я. Покупают оценки, покупают дипломы. А потом несут всякую чушь. Хотя, с другой стороны, доктор Подгородецкий заканчивал свой медин в советское время. А тогда такого не было. Советские врачи в массе своей были людьми долга и знаний, искренне верившие в святость своего призвания и клятвы Гиппократа. А вот, поди ж ты, и он ошибается.

Пляжный сезон приближался. Кровавые точки не проходили. Надо было искать дальше.

Закравшуюся, было, мне в голову робкую мысль о посещении венеролога я выгнала оттуда как несостоятельную по причине ведения целомудренного (из-за нехватки времени) образа жизни.

Оставалось лечиться самой. Поразмыслив, я накупила в аптеке все, что могла от аллергии. От бабушкиных, проверенных средств, до самых последних. Ничто не помогало.

Антисептические и противогрибковые мази тоже не дали результата.

- Мам, дай чистое полотенце, а? – прозвучало из ванной.

Я открыла шкаф. На верхней полке лежали сложенные стопкой чистые полотенца. В глубине полки что-то блеснуло. Я сунула руку внутрь и вытащила целлофановый пакет с нарисованными на нем пошлыми красными губками. Развернула его. Маленькое застиранное полотенечко.

Неясная еще мысль о чем-то, чего я не могла сообразить, промелькнула и исчезла. Но сердце заныло. Там была какая-то заноза и она, как застарелый нарыв, дала о себе знать. Я вытащила из письменного стола свой ежедневник. Так и есть, я ездила тогда в Киев. И после возвращения оттуда появились эти кровавые высыпания.

Не зря я нашла это полотенце. Это был знак, поданный мне из окружающего мира, который, наверное, не хотел, чтобы мои предплечья были так некрасиво покрыты кровавыми точками. Мир подавал мне руку помощи.

Чуть больше трех лет назад, 19 января, на Крещение, в мою дверь позвонили. Несмотря на глубокую ночь, я подошла к двери и глянула в глазок. Там стояли две бомжихи, постарше и помоложе,  похожие одна на другую, как я позже узнала, мать и дочь. На улице трещал невиданный для южной Пальмиры мороз в 20 градусов. Губы у них были белые, глаза молящие. Попросили разрешения переночевать в парадном. Я вынесла им два старых одеяла, но на разговор вышел сосед и сказал: «Если хочешь, забери их к себе в квартиру, а у меня на лестнице таких не будет». Тогда я через 09 принялась обзванивать все возможные места, куда можно пристроить двух не пьяных приличных женщин. К утру, пользуясь личными связями, устроила обеих в кожное отделение инфекционной больницы. В истории болезни написали стрептодермия, хотя ее не было, врач просто пошел мне навстречу.

В больнице их продержали 21 день и выписали. Больше нельзя было. И я забрала их к себе. Поселила в подсобке моего офиса, три года кормила и одевала. Выправила им документы. Несколько раз устраивала на работу, но то ли работа их не любила, то ли они ее, но дело не клеилось.

Дочь ежевечерне ходила ко мне ужинать, а для матери я накладывала ей в пакет еды. Однажды Аня, сидя за моим столом и, глядя в тарелку со, мною же сваренным борщем, сказала с придыханием: «Как я вас ненавижу! Вот убила бы, этой крышкой по голове убила бы, если б могла!» Я опешила: «Аня, за что!?» И услышала сказанное звенящим от злобы голосом: «А почему это у вас все есть, а у меня нет? Вон у вас целый пакет колгот на стуле, там даже еще ненадеванные есть!»

Пакет колгот положил конец нашим отношениям. Решив, что с меня достаточно, я попросила двух здоровых, не желающих работать, взрослых теть уйти.

Спустя несколько дней после инцидента, когда я уже решила, что бомжихи – это пройденный мною в жизни этап, настал мой день рождения. Приятель Коля принес мне букет цветов.

- Максим, – крикнула я сынуле. – Принеси лиловую вазу, цветы поставить.

- А ее нет нигде.

- Ну, так поставь пока в банку. Потом найдем. Да, выложи оливье, пожалуйста.

- Куда выложить?

- В салатницу.

- А ее тоже нет.

- Ну, так выложи в конфетницу. Гости уже пришли!

- Так и конфетницы нет.

Господи, да ведь и японских тарелок нет! Когда я накрывала на стол, я их поискала в буфете, и ввиду отсутствия времени, поставила на стол каждодневные тарелки.

Розовый туман, застилавший мне глаза в последние три года, начал расползаться в клочья. Не то, чтобы я была так наивна, чтобы полагать будто бы бомжихи не способны на воровство, но я искренне думала, что сделала им столько добра, что у них не поднимется на меня рука. Не станут же они, думала я, как Шура Балаганов, менять полное благополучие на мелкий кошелек. Это же идиотизм. Это им невыгодно, в конечном счете. Но я недооценила человеческие инстинкты.

После ухода гостей, отметивших про себя мой кислый вид, мы с домочадцами принялись внимательно осматривать квартиру и заносить в реестр потери. Реестр оказался внушительным. Долго я не могла сообразить, как Аня выносила краденное, если почти все время была под моим надзором. Потом поняла. Мелкое она клала в тот пакет для еды, который я накладывала для ее матери. Крупное, в тот, куда я клала для нее одежду. Ведь я выходила, отвлекалась на телефонные звонки, иногда она специально просила меня пойти  в другую комнату поискать ей какую-то книгу. Она действительно много читала. И даже разбиралась в литературе, как я поняла, обнаружив пропажу антикварных книг. И у этого читающего существа с двумя все-таки классами музыкального училища, тяга к воровству пересилила здравый смысл, подсказывающий ей, что со мной лучше не ссориться, лучше продолжать такую вполне сытую и благополучную жизнь за мой счет. Она не могла не понимать, что, в конечном счете, воровство обнаружится, и ее паразитизму придет конец.

Шок у меня действительно был. Но я правду сказала врачу, не столько от пропажи моего добра, как при мысли о том, какого же дурака я сваляла. Мне было стыдно перед самой собой, перед детьми. Но никакой сыпи тогда не появилось.

Прошло около месяца. Однажды мой младший сын стал подшучивать надо мной по поводу проявленного мною лопухизма, и я призналась, что это меня угнетает. Тогда старший предложил мне почитать книгу известного психолога Александра Свияша.

- Ты перестанешь укорять себя, и вообще тебе станет легче жить, – сказал он. Будешь с юмором относиться к происшедшему, и вскоре забудешь вообще.

Книгу я прочитала за одну ночь. Многое из нее напомнило книги американского психолога Эрика Бёрна «Люди, которые играют в игры» и «Игры, в которые играют люди». Поскольку Эрика Бёрна и его теорию человеческих игр я очень уважала, то и к Свияшу отнеслась с большим доверием. Он предлагал несколько рецептов того, как избавиться от душевной боли, когда тебя обворуют. Первый рецепт предлагал мне проникнуться к воровкам сочувствием и внушить себе, что им мои вещи были более необходимы, чем мне.

Я долго старалась внушить себе, что брошь с перламутром, принадлежавшая моей покойной матери, Аньке нужнее, чем мне, но из этого ничего не вышло. Наоборот, думая о том, как ее пальцы вертят брошь, и она со своей мамашей прикидывают денежную стоимость того, что для меня было бесценным, я приходила в ярость. Второй рецепт, представить себе, что мои вещи, большая часть которых была для меня связана с какими-то воспоминаниями, мне только мешали и захламляли мое жилье, тоже не помог. Я никак не могла заставить себя проникнуться благодарностью к воровкам за то, что они расчистили для меня жизненное пространство моей квартиры. Оставался третий – весьма экзотический.

Доктор Свияш предлагал стать на путь воровства, что-нибудь украсть, чтобы почувствовать себя в шкуре обидевшего меня человека, и тогда, обещал он, мне, проникнувшейся чувствами и заботами воровки, должно стать легче.

Поскольку ничего более доктор для меня не выдумал, оставалось прибегнуть к этому, третьему способу.

Главное было найти, что украсть. Естественно, я мысли не допускала залезть к кому-нибудь в карман в гастрономе. Это было вульгарно и опасно. Ограбление банка отпадало, как слишком крупномасштабная акция, для которой  у меня не хватило бы сноровки. Может, пойти к знакомым и там что-то стащить? Но в основе каждого воровства или ограбления лежит обида, наносимая одним человеком другому. Нанести своим друзьям и знакомым обиду, было для меня неприемлемым. Вытащить пару гривен у сына из кошелька? Это не воровство, они мне оба больше должны. Оставалось обокрасть государство. Но как, за свет не заплатить? Подумаешь, все стараются государству по возможности за что-нибудь не заплатить.

После долгих раздумий, я пришла к выводу, что лучшим вариантом будет стащить полотенце из поезда. Оно маленькое, стащить его будет легко. И даже интересно, таких приключений в моей жизни еще не было.

План у меня сложился такой: через две недели я как раз еду в Киев. Возвращаясь обратно, краду в вагоне полотенце. А чтобы не обидеть проводника, который, наверное, за это полотенце должен будет отдать деньги, я вечером подхожу к тому же вагону и отдаю проводнику полотенце, объяснив ситуацию. Больше я его никогда не увижу, так что об этом никто не узнает. Интересно, что я почувствую, оказавшись в шкуре Ани? Азарт? Страх? Удовольствие от собственной ловкости? Поживем – увидим.

Полотенце я решила красть на обратном пути из Киева. Потому что там я не смогу вечером его вернуть, дом, где я останавливаюсь, расположен далеко от вокзала.

Итак, через две недели я села в купейный вагон 9-го поезда сообщения Киев – Одесса.

В Киеве очень неудобные перроны, низкие, надо подниматься по ступенькам. Сумка у меня была тяжелая, и молоденький симпатичный проводник помог мне затащить ее в вагон. Потом принес постели, чай, улыбался, шутил. Какой милый, думала я. Да еще хорошенький. Червяк сомнения начал глодать мою душу. Ну и на кой черт мне эти дела, Анька с ее мамашей не стоят того, чтобы я вот так поступала с молодым человеком, который и не подозревает, что эта приличная на вид женщина, которая принимает из его рук стакан с чаем, улыбается ему, собирается его обокрасть. Может плюнуть на все?

Ночью мне не спалось. Я снова пережевывала старую обиду. Как можно было, думала я, есть мою еду, носить мою одежду, участливо расспрашивать о моих делах, о здоровье, а затем посылать меня в комнату, чтобы я подобрала ей из моих запасов подходящий по размеру лифчик, и в это время, пока я копалась в своем комоде, торопливо запихивать мое добро в пакет с моей же едой? Что она думала обо мне, что я глупа и наивна? Смеялись ли они с мамашей надо мной, или для них это такое привычное дело, что не вызывало никаких эмоций? Ненавидели с самого начала или возненавидели потом, потому что у меня была возможность дать им помощь, а им приходилось ее получать? Говорили ли обо мне так: она глупа, и у нее все есть, надо обокрасть ее, чтоб ей было хуже. Радовались ли приобретению, стащив очередную вещь, или же для них красть все равно, что дышать? Анатомия воровства оставалась для меня загадкой, но я надеялась, что утром, украв полотенце, я их пойму.

Утром я твердо решила полотенце не красть. Мне было противно.

Тем более, что в купе со мной ехали три сельские девчонки, видимо, посетившие столицу для ознакомления и возвращавшиеся к себе в село под Одессой. Они не выходили из купе и с огромным любопытством, пристально, рассматривали все мелкие детали моего гардероба и антуража, бывшие для них знаком взрослой, да еще городской жизни. Не могла же я стащить полотенце под пытливым взором трех пар глаз.

Однако утром, когда проводник объявил, что мы подъезжаем, девчонки засуетились, засобирались, боясь опоздать, и только поезд подошел к перрону, выскочили в тамбур. Я осталась в купе одна.

Наверное, это знак свыше, подумала я. Мироздание хочет, чтобы я избавилась от своей душевной жвачки и обрела покой. Надо действовать. Я сунула полотенце в сумку, скрутила оставшееся белье вместе и направилась к выходу. Подавая проводнику ворох белья, вся сжалась внутренне. Он улыбнулся мне и небрежно кинул ворох на пол своего купе. Я потащила свою сумку к выходу. Проводник догнал меня и взял из моих рук сумку. Вынес на перрон. Никакого злорадства от того, что он своими руками выносил из поезда собственное полотенце, я не почувствовала. Наоборот, мне стало муторно.

- Как вас зовут, – спросила я.

- Саша, а что?

- Просто проводники не обязаны выносить пассажирам вещи. Спасибо.

День прошел в обычных хлопотах, и за час до отхода поезда обратно в Киев, я с полотенцем уже была на перроне. Дождалась, когда подали поезд, и подошла к 9-му вагону. У входа билеты проверяла девушка.

- А где Саша, тот проводник, что был утром? – спросила я.

- Утренний? Не знаю, он был на подмене, – ответила проводница.

- Как же мне его найти?

- Не знаю, он вообще не из нашей бригады. Его в Киеве дали. Спросите у начальника вокзала.

Начальника вокзала не было на месте. Да и как бы я объяснила ему желание видеть утреннего проводника? Саше я могла бы сказать правду, он бы меня точно понял. А начальник вокзала – нет.

Пришлось признаться самой себе, что я украла в вагоне поезда полотенце. И с тем осталась. Ситуацию было не изменить. Вот тогда, это я уже точно вычислила, и появились на моих предплечьях кровавые точки.

Я рассказала это Максиму. Он, ничего не ответив, принялся звонить по мобильнику. Потом подошел ко мне:

- Я звонил знакомому, он работает контролером службы проводников. Саш там много, но не в этом дело. В поезде дается проводникам определенный процент утери, рассчитанный на кражу белья. Так что твой Саша не пострадал. Забудь об этом, мама, и живи дальше. Было и прошло. Больше не будет.

Я покачала головой.

- Не в этом дело, Макс. Я уже разобралась. Твой доктор Свияш лишил «девственности» мою нравственность. Я внутренне гордилась собой. Гордилась тем, что ни разу в жизни не взяла чужого, ни разу не солгала, не сподличала, не струсила, никого не выдала, не сдала. Такая себе Орлеанская дева в моральном отношении. И это сознание помогало мне жить, держало на плаву. Теперь я уже не могу этим гордиться. Он забрал у меня нечто, бывшее основой моей жизни, моего существования. Мелочь, старое полотенце, но это полотенце есть факт, и он никуда не исчезнет. Король Людовик 14-ый  сказал как-то своему наследнику: «Сын мой, никогда не соблазняйте бедных девушек. Отказать вам они не могут, а честь их единственное достояние». Вот и у меня такое чувство, будто я лишилась единственного своего достояния, обнищала. Неправильно, что это «было и больше не будет». Нельзя переделать прошлое. Нельзя изгнать из бытия то, что «было», оно никуда не девается, и поэтому всегда «будет». Никогда, Максимушка, никогда нельзя делать то, что противно твоему естеству, нельзя ломать свою личность, пусть тебе это 20 докторов пропишут. Не то это лекарство, что лечит, а то, что калечит, вот так, Максим.

Максим согласно кивнул, взял из моих рук полотенце и кинул его в мусорное ведро.

Как-то, купаясь под душем, я заметила, что руки мои стали чистыми.

30 октября 2008г.